Гулевич Александр Александрович. Автор «Сцены из еврейского быта», Москва, 1870 г. (подражание П.И. Вейнбергу?). Выступал со своими рассказами в Охотничьем клубе на Тверской в Москве. Среди участников труппы Лентовского М.В. в 1877 г.(?) в летнем театре Семейного сада назван Л.И. Леонидов-Гуляев (Л.И. Гулевич). Л.И. Гуляев-Леонидов (Гулевич) сотрудничал с журналом «Зритель». На садовой эстраде (театра «Сад «Альгамбра» открытого на бывшей даче немецкого клуба в 1874 г.) смешил до упаду своими юмористическими рассказами из русского и еврейского быта А.А. Гулевич (Гуляев). А.П. Чехов «Фантастический театр Лентовского», Москва, 1882 г.: «несменяемый г. Гулевич, рассказывающий анекдоты, которые знавал еще и Голиаф». Гулевич А.А. является прототипом рассказа А.П. Чехова «Кое-что 2». Л. Гуляев-Леонидов был соавтором оперетки «Необычайное путешествие на Луну», Москва, 1885 г. Состоялся бенефис А. Гулевича в Екатеринбургском городском театре 16.10.1886 г. Читал свой рассказ в том же театре 28.10.1886 г. Назван среди лиц, вошедших в труппу Екатеринбурского городского театра на новый сезон (типичные роли) 06.09.1887 г. Должен был дать один вечер «Весельчак» в г. Ирбит в феврале 1888 г. («книги сочинения А. Гулевича трех изданий будут продаваться во всех книжных магазинах»). Возвратился после двухгодового отсутствия в Москву в июле 1888 г. Планируется, что примет участие в саду «Эрмитаж» (театр). Екатеринбургская неделя от 12.10.1886 г. № 40, 26.10.1886 г. № 42, 06.09.1887 г. № 35, 07.02.1888 г. № 6, 31.07.1888 г. «Указатель заглавий художественных произведения, 1801-1975» том 7, Москва, 1995 г. РГАЛИ: ф. 1937 оп. 4 ед. хр. 171, Фотография Гулевича Александра Александровича, куплетиста и рассказчика; РГАЛИ: ф. 641 оп. 1 ед. хр. 575, Переписка Александра Андреевича Гулевича с Советом Общества о материальной помощи 1880-е годы (12.10.1894 – 04.03.1897 гг.). «Развлечения в старой Москве». Сариева Е.А. Москва, Государственный институт искусствознания, 2013 г.

«Из подвизавшихся на ряду с Кобриель и Лентовским артистов, не могу не указать еще на г. Гулевича. Артист он был посредственный, ничем не выделялся, но вне сцены его знал весь город и потому-то Гулевичу прощалось многое, за что другие поплатились бы серьезно. Специальностью Гулевича были анекдоты. Как ни одна сколько-нибудь порядочная свадьба не обходилась прежде без генерала, так и не один сколько-нибудь приличный ужин не обходился без Гулевича. Гулевич, помимо того, что рассказывал анекдоты, разыгрывал еще роль шута и это к нему шло – не знаю почему, но шло. Другой бы в этой роли вызывал чувство гадливости, а Гулевич вызывал только улыбку, а иногда и смех. Не надо забывать, что Гулевич происходил из весьма порядочной семьи, был довольно образован и, до поступления на сцену, находился в военной службе. Как дошел он до жизни такой – было для многих загадкой, но спрашивать об этом не приходилось; таким прибыл он в Одессу, таким и уехал, таким же я встретил его в 1875 г. в Курске, а затем в 1880-х годах и в Москве.

Гулевич, кроме службы как артист, исполнял еще и обязанности помощника режиссера, а также и переводчика. Переводчик был необходим вот почему: антрепренером состоял г. Сур, ни слова не понимавший: по-русски, режиссером был г. Лентовский, ни слова не понимавший ни по-французски, ни по-немецки, языки, на которых мог объясняться г. Сур. Посредником в переговорах между Лентовским и Суром и был назначен Гулевич, заявивший, что он прекрасно владеет всеми тремя языками. На самом деле Гулевич слабо владел французским языком, а немецким почти не владел и если он взялся быть переводчиком, то просто в силу присущей ему смелости. Если кто из театралов или артистов желал вдоволь посмеяться, то стоило только являться в те дни, когда Лентовский через Гулевича делал заказы Суру для постановки новых оперетт.

Придет, бывало, Лентовский с требованиями, выслушает терпеливо Сур делаемый Лентовским по-русски доклад и, ничего не понимая, требует Гулевича.

— Herr Goulevitch! Vas wüncht Lentowski? (Господин Гулевич! Чего хочет Лентовский?)

— Il veut monsieur Sur, tout de suite (Он хочет господина Сура прямо сейчас) – отвечает Гулевич и берет лист у Лентовского.

По прочтении Гулевич заявляет Суру:

— «Il faut de grand blanc балахон» («Нам нужен большой белый балахон»), а Лентовский прибавляет: «avec de пуговицы спереди» («с пуговицы спереди»).

— Oui, de пуговицы par avant (Да, и пуговицы из прежнего), дополняет Гулевич.

— И сзади большие, кричит Лентовский.

— Et de grand par dérier (И большой, кстати) – переводит Гулевич.

Сур начинает терять терпение, хватается за голову и все повторяет: «je ne comprens, rien je necomprens rien» (не понимаю, ничего не понимаю)!

Гулевич, однако, не унимается, не умея перевести слово «пуговицы» по-французски, он начинает кричать по-немецки «кнопф, grand кнопф» и для уяснения начинает дергать пуговицы на сюртуке Сура. Сур злится и бьет Гулевича по руке; Лентовский хохочет, хохочут и все присутствующие, один только Гулевич стоит невозмутимый.

Сур, в конце концов, говорит: «морген» (завтра), Гулевич очень доволен и отвечает «Гут» (хорошо) и Лентовский удаляется ни с чем.

«Вас кан их махен мит Гулевич» (Что я могу сделать с Гулевич)! Обращается Сур к присутствующим, и уходит. Вслед за ним уходит и Гулевич, направляясь в буфет и жалуясь на усталость.

«Морген» (Завтра) происходит сцена в таком же роде, и, в конце концов, требования переводятся Суру при участии постороннего лица.

Если Гулевич и имел в Одессе успех, то разве как рассказчик и то не потому, чтобы он был хороший рассказчик, а исключительно благодаря содержанию рассказов, которое всегда отличалось новизной. Гулевич, по неистощимому запасу рассказов, был, чуть ли не единственный, из всех рассказчиков, которых я когда-либо знал.

Как человек Гулевич был очень добр и считался хорошим товарищем; деньгам он цены не знал и, хотя часто нуждался, но получая деньги, он долго держать их при себе не мог и быстро тратил, тратил, впрочем, не один, а всегда в обществе товарищей. При деньгах Гулевич никогда не отказывал товарищу дать взаймы, не требуя обратно, но и сам, занимая, тоже никогда не отдавал. Помню я в Курске такой случай, по-моему, свидетельствующий о доброй душе Гулевича. Служил одновременно с ним «маленький» актер Николаев, получавший гроши. Узнал Гулевич, что Николаева удаляют с квартиры за невзнос платы; денег у Гулевича не было, но он, желая помочь товарищу, пошел в трактир «Комарек», где в дворянском зале по вечерам собиралось именитое купечество. Спустя часа три Гулевич возвратился и дал Николаеву 10 руб. Оказалось, что деньги эти Гулевич получил от одного из купцов за рассказанные им двадцать анекдотов».

Воспоминания о театре (1867 г. - 1897 г.); Ярон С.Г., Киев, 1898 г.

Цикл «Осколки московской жизни» был впервые опубликован в журнале «Осколки» – со 2 июля 1883 г. по 12 октября 1885 г.

«На этот раз и Лейкин остался недоволен: «Фельетон Ваш действительно вышел очень плох», – писал он Чехову 10 ноября 1884 г. (ГБЛ). Очерк был сокращен редактором «Осколков»: «Там был у Вас кусочек о каком-то старичке распорядителе, выведенном из маскарада за скандал. Я ужасно недоумевал над этим распорядителем. Не сказано, кто он такой, не сказано даже, когда и из какого маскарада его вывели. Отсутствие последнего указания привело меня к тому, что я принужден был выхерить из фельетона этот кусок <...> На следующий раз, если в фельетоне (т. е. в «Осколках московской жизни») будет попадаться что-нибудь непонятное вроде распорядителя, выведенного из маскарада, то будьте добры снабжайте это пояснениями в письме...». Чехов нашел это сокращение необоснованным. 11 ноября он писал Лейкину: «О распорядителе, выведенном из маскарада, Вы напрасно усомнились, и напрасно вообще Вы мне не верите. Я Вас не подведу и не надую – в этом будьте уверены. Выведен был Гулевич-рассказчик из маскарада Лентовского. Не назвал я лица и места, потому что не хотел обижать старика, – вот и все. О выводе его знала вся Москва, и заметки моей было бы достаточно без фамилии (заметка неизвестна)». Источник: http://chehov-lit.ru/chehov/public/oskolki-moskovskoj-zhizni/oskolki-prim.htm

16.07.1883 г. «Теперь, с вашего позволения, о наших увеселениях. Много писать о них не придется. Один «Эрмитаж» – только… Вы услышите русский хор, тянущий несколько лет подряд одну и ту же русскую канитель, г. Гулевича²⁴, именующего себя на афишах в скобках «автором», но, тем не менее, рассказывающего анекдоты времен Антония и Клеопатры, забеременевшей в 50 г. от Юлия Цезаря». https://ru.wikisource.org/wiki/Осколки_московской_жизни_(Чехов)

²⁴ - ... г. Гулевича, именующего себя на афишах в скобках «автором»... — Незадолго до этого Чехов написал юмористическую миниатюру «Кое-что. I. Г. Гулевич (автор) и утопленник» («Будильник», 1883, № 24, ценз. разр. 24 июня). В тех случаях, когда Гулевич исполнял собственные произведения, это оговаривалось в афишах (см., например, «Новости дня», 1883, № 63, 1 сентября). Источник: http://chehov-lit.ru/chehov/public/oskolki-moskovskoj-zhizni/oskolki-prim.htm

Чехов А.П. «Г-н Гулевич (автор)¹ и утопленник»

В пятницу, 10 июня, в саду «Эрмитаж», на глазах публики, покончил с собой известный талантливый публицист Иван Иванович Иванов. Он утопился в пруду... Мир праху твоему, честный, благородный, погибший во цвете лет труженик! (Покойному не было еще 30 лет.)

Еще утром в пятницу покойный употреблял огуречный рассол и писал игривый фельетон, в полдень он весело обедал в кругу своих друзей, в семь часов вечера гулял по саду с кокотками, а в восемь... лишил себя жизни! Иван Иванович слыл за человека веселого, беспечного, любившего пожить...

О смерти он никогда не думал и не раз хвастался, что проживет «еще столько же», хоть и пьянствует смертельно. Можете же себе поэтому представить, как удивленно вытянулись физиономии всех знавших его, когда из зеленого пруда был вытащен его труп!

— Тут что-то да не так! – пронеслось по саду. – Тут пахнет насилием! У покойного нет ни кредиторов, ни жены, ни тещи... он любил жизнь! Он не мог сам утопиться!

Мысль о насилии уступила свое место подозрению, когда звукоподражатель г. Егоров заявил, что он видел, как за четверть часа до своей трагической кончины покойный катался в лодке с г. Гулевичем (автором). Принялись искать г. Гулевича, и оказалось, что автор в скобках бежал.

Задержанный в г. Серпухове г. Гулевич (автор) показал сначала, что знать ничего не знает, потом же, когда ему сказали, что сознание облегчает вину, он заплакал и чистосердечно во всем покаялся. На предварительном дознании он показал следующее.

— С Ивановым знаком я недавно. Познакомился с ним, потому что уважаю людей печати (в протоколе слово «уважаю» подчеркнуто). В родстве с ним не состоял, делов никаких не имел. В злополучный вечер угощал его чаем и портером, потому что уважаю литературу («уважаю» опять подчеркнуто и рядом с ним мелким протокольным почерком написано: «Какое упорство!!»). После чая Иван Иванович сказал, что недурно бы теперь на лодочке покататься. Я согласился с ним, и мы сели в лодку.

«Расскажите-ка что-нибудь!» – попросил меня Иван Иванович, когда мы отъехали на средину пруда.

— Я не заставил долго упрашивать себя и начал свое классическое: «Если вам будет угодно»... После первых же двух-трех фраз Иван Иванович ухватился за живот, покачнулся, и широколиственная листва (?) «Эрмитажа» огласилась дружным (?) смехом маститого публициста... Когда я (автор) оканчивал второй анекдот, Иван Иванович захохотал, покачнулся от хохота... Это был гомерический хохот. Так мог хохотать один только Гомер (?). Он покачнулся, повалился на край... лодка наклонилась, и серебристая зыбь скрыла от глаз благодарной России... и – не могу! меня... душат слезы!!

Это показание несколько несогласно с показанием г. Егорова. Маститый звукоподражатель показал, что Иванов вовсе не хохотал. Напротив, когда он слушал г. Гулевича (автора), лицо его было донельзя печально и кисло. Г-н Егоров, находясь на берегу, слышал и видел, как в конце второго анекдота Иванов схватил себя за голову и воскликнул: «Как всё старо и скучно на этом свете! Какая тоска!» Воскликнул и – бултых в воду!

Суду остается теперь решить, какое из этих показаний наиболее заслуживает доверия. Г-н Гулевич взят на поруки.

Смерть Иванова не первый смертельный случай в саду «Эрмитаж», и пора уже оградить ни в чем не повинную публику от повторения подобных случаев... Впрочем, я шучу.

В журнальном тексте к этой фразе дана сноска: «Редакция «Будильника» с своей стороны свидетельствует, что автор шутит и что вся эта история с начала до конца выдумана, к великому удовольствию г. Гулевича.

¹ - Гулевич (автор)... — А.А. Гулевич – один из молодых(?) комиков в театре М.В. Лентовского. В основном выступал как исполнитель собственных сценок и на афишах обозначался: «Гулевич (автор)». В мае – июне 1883 г. в его репертуаре много раз повторялась сцена под названием «Если вам будет угодно». На афишах «Эрмитажа» фамилии Гулевича и  известного тогда звукоподражателя Егорова стоят рядом: «Чтец (автор) А. Гулевич, звукоподражатель г. Егоров». Чтец и рассказчик Гулевич, выступавший на эстраде «Эрмитажа», постоянно вызывал насмешки в юмористической прессе – и надоевшим репертуаром и особенно подчеркиванием своего авторства.

Чехов А. П. Г-н Гулевич (автор) и утопленник // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Сочинения: В 18 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1974—1982. Т. 2. [Рассказы. Юморески], 1883—1884. — М.: Наука, 1975. — С. 161—162.

Ф.И. Шаляпин пел в оперной труппе М.В. Лентовского в «Аркадии» в Санкт-Петербурге в 1894 г. В 1895 году Шаляпин был принят дирекцией Императорских театров в состав Санкт-Петербургской оперной труппы.

«В конце Пушкинской улицы, за маленькой площадью, на которой стоит крошечный Пушкин, возвышается огромное здание, похожее на цейхгауз – вещевой склад. Это – «Пале-рояль», приют артистической богемы Петербурга… Часто бывал у нас (весна 1896 г.) старик Гулевич, рассказчик, живший в числе «призреваемых» в «Убежище для артистов». Это был человек своеобразно остроумный. Он сам создавал удивительные рассказы о том, как ведут себя римские папы после смерти, как Пий IX желал прогуляться по Млечному пути, что делается в аду, в раю, на дне морском. На страстной неделе Гулевич сказал мне:

– У нас в «убежище», конечно, тоже будут пасху встречать, но я приду к тебе.

В субботу он явился с какими-то узелками в руках. Я обрадовался,  думая, что он принес пасхальных яств и питий для разговенья, обрадовался потому, что у меня в кармане ни гроша не было. Но оказалось, что Гулевич притащил десяток бумажных фонариков и огарки свечей.

– Вот, – сказал он, – сам делал целую неделю! Давай, развесим их а в 12 зажжем! И будет у нас иллюминация!

Когда я сказал ему, что фонарики – это хорошо, а разговеться нам нечем, старик очень огорчился. На несчастье, дома никого не было. Дальский и другие знакомые ушли разговляться – кто куда. Грустно было нам.

Вдруг Гулевич поглядел на икону в переднем углу, подставил стул, снял ее и понес в коридор, говоря:

– Когда актерам грустно, они не хотят, чтобы ты грустил вместе с ними.

В коридоре он поставил икону на подоконник лицом к стеклу. Вдруг является человек в ливрее и говорит:

– Вы господин Шаляпин? Г-жа такая-то просит вас пожаловать к ней на разговенье!

Эта г-жа была очень милой и знатной дамой. Меня познакомил с нею Андреев, и я часто пел в ее гостиной. Я отправился, взяв пальто у коридорного, – мое пальто заложили или пропил кто-то из соседей. В столовой знатной дамы собралось множество гостей.

Пили, ели смеялись, но я помнил о старике Гулевиче, и мне было неловко, скучно. Тогда я подошел к хозяйке и тихонько сказал ей, что хочу уйти, дома у меня сидит старик, ждет меня, так не даст ли она мне разных разностей для него.

Она отнеслась к моей просьбе очень просто, велела наложить целую корзину всякой всячины, дала мне денег, и через полчаса я был в «Пале-рояле», где Гулевич, сидя в одиночестве и меланхолически поплевывая на пальцы, разглаживал свои усы.

– Черт побери, – сказал он, распаковывая корзину, – да тут не только водка, а и шампанское!

Тотчас же принес икону, повесил ее на место и объяснил:

– Праздновать вместе, а скучать – каждый по-своему! Мы чудесно встретили пасху, но на следующий день, проснувшись, я увидел, что Гулевич лежит на диване, корчится и стонет.

– Что с тобою?

– Черт знает! Не от доброй души дали тебе все это, съеденное нами! Заболел я…

Вдруг вижу, что бутылка, в которой я держал полосканье для горла, пуста.

– Позволь, – куда же девалось полосканье?

– Это было полосканье? – спросил Гулевич, подняв брови.

– Ну да!

– Гм… Теперь я все понимаю. Я, видишь ли, опохмелился им, полосканьем, сознался старик, поглаживая усы».

Шаляпин Ф.И. «Страницы из моей жизни: Автобиография». Ленинград, 1926 г.