Перевод с польского Анатолий Гулевич (С-Петербург).

 

 

«Сага о роде Гулевичей» ("Saga rodu Hulewiczow"),

 

Збигнева Закржевского «Wielkopolanie w kulturze polskiej» (Poznan 1992).

 

   Почему о Гулевичах, колыбелью которых является далёкая Волынь, почему сага по образцу повествования о роде Форсайтов Джона Голсуорси? Потому, что, не обходя молчанием интереснейших предков того рода из-за Буга, вспомню, в частности, наиболее близких нашему времени, нескольких выдающихся представителей, родившихся в Великой Польше. Хоть по форме и не выйдет у меня эпической саги, но то, о чём я расскажу, будет ею в широком значении этого слова, ибо желаю сделать так, чтобы в памяти воскресли выделяющиеся индивидуальности из круга семьи, в которой за первое место боролись пылкий патриотизм, отвага, а также любовь к искусству. Мне, связанному с великопольскими Гулевичами дальним родством, в моём детстве и отрочестве часто гостившему в Костянках (Kosciankach)  под Вржесней (Wrzesnia), пусть можно будет добавить тоже что-либо из моих воспоминаний.
   Первые следы линии "на Дрозднях" ("na Drozdniach") старинной, зажиточной и равзветвлённой семьи волынских и подольских Гулевичей, с печатью Новины, ведут от малоизвестного Дмитрия (Dymitra) со второй половины XY столетия. В роду Гулевичей не было недостатка в сенаторах, депутатах, архиепископах, многочисленных низших духовных лицах - светских и монашеских. Выделялись горячностью, чувством независимости и свободы, но, прежде всего, страстной любовью к Отчизне.  В военной обстановке многие из них отличались необыкновенной доблестью. Скорый на спор не один Гулевич вставал по противоположной стороне от своей родни - униата (Uniate) против дизуниата (Russian Orthodox, who refused to join the Union of Brest of 1596),  сочувствуя козацтву, и будучи даже обложенным проклятьем. Шестеро Гулевичей поставили свою подпись под актом Люблинской Унии (Unia Lubelska) 1569 года. Гулевичи олицетворяли типичных, воинственных сарматов – как бы из трилогии Сенкевича. Один из представителей этой семьи Казимир (Kazimierz) Гулевич, хорошо известный в свете литератор, в книге “Paradoxal”, изданной на французском языке в Париже у Sauvaitre’a, написал о ней такие слова «Гулевичи порой не умели жить, но всегда умели умирать». Когда речь идёт о Казимире Гулевиче, есть любопытная подробность, ему благодарна карьерой Апполония Халупец (Apolonia Chalupiec) – позднее ставшая известной кинозвездой, которой он, благодаря своим европейским связям, оказал протекцию в киностудиях мировой известности.

   Два представителя этого рода периода истории Польши до её разделов заслуживают отдельного упоминания. Один из них Януш (далее текст стёрт), другой Бенедикт – сенатор Речи Посполитой, военный муж, как о нём пишет Каспер Несяцкий (Kasper Niesiacki), ротмистр, под которым под Cudownem орудийным снарядом была убита лошадь, а сам он был тяжело ранен, прославился и другим. Он, Бенедикт (Benedykt) Гулевич, депутат Сейма, королевский szambelan, прославился поэзией. Наряду с собственными поэтическими произведениями, он издал в своём переводе любовную элегию Овидия. Бенедикт, будучи по характеру грубовато весёлым и мимолётным, брался и за серьёзные общественные дела. Являясь представителем патриотической партии, он поддерживал проведение реформ.

Поэтический же дар Бенедикта отозвался через полтора века в Витольде (Witold) Гулевиче.

   Лишь ухватив начало великопольской линии Гулевичей, обратимся к первой половине ХYIII столетия.

   К Гулевичам, начало жизнеописания которых начинается с Волыни, а продолжается – в шестистах километрах на запад – в Великой Польше, относится Йозеф (Jozef), ротмистр панцерной хоругви. Доступные печатные средства не выясняют, при каких обстоятельствах он перебрался в западную Польшу. Следует, однако, из них, что был он усердным сторонником короля Станислава Лещчиньского (Staniislaw Leszczynski). Значит можно считать вероятными сведения, записанные в семейной истории и переданные мне, спустя годы, Богданом (Bohdan) Гулевичем, сведения о том, что его предок Йозеф последовал вместе с упомянутым монархом после его отречения в Лотарингию, а затем, возвратившись в страну, задержался по дороге в Великой Польше, что было продиктовано потребностью сердца… Задержался и уже остался, женившись на Йоанне (Joanna) Байерской из Байера (Bajerza). Из печатного упоминания следует, что в 1739 году супруги арендовали имение mlodziejeowiecke, расположенное на восток от Вржесни (Wrzesnia). Ежи (Jerzy) Гулевич, умерший в 1770 году в Mlodziejowicach, надо полагать, был их владельцем. Он был похоронен в Конине (Konin). Таким образом, оттуда развивается «mlodziejowieckа» ветвь Гулевичей.

   Лишь задержавшись на старейших по этой линии Гулевичах, а значит наследниках упомянутой вотчины, попробую проследить дальнейшие поколения. Наследником Йозефа Гулевича был сын Игнаций (Ignacy), судья иновроцлавский, женившийся на Cофье (Zofia) из Gakowskich. После Игнация имение унаследовал его сын Андрей (Andrzej), женившийся на Катерине Cухоржевской (Katarzyna Suchorzewska). От того брака была два сына, из которых Валентин (Walenty) принял во владение Mlodziejowice, а Станислав (Stanislaw) соседние Костянки (Koscianki), прикупив ещё Усчецын (Usciecin).

   А сейчас попадём прямо в Атенеум литературы и искусства, каким стали Костянки через много лет, благодаря внукам Станислава. Станислав, родившийся в 1823 году вступил в брак с Йозефой (Jozefa) из дома Улятовских (Ulatowskich). Дед Йозефы Франтишек Улятовский (Franciszek Ulatowski) из Малахова (Malachowa) воевал у Костюшко под Гонсовой (Gasowa) и Быдгощчем (Bydgoszcz). Станислав Гулевич оставил за собой двоих дочерей: Теодору (Teodora) и Антонину (Antonina), а также четверых сыновей Леона (Leon), Михаила (Michal), Эдварда (Edward) и Тадеуша (Tadeusz). Антонина вышла замуж за известного архитектора Зигмунта Горголевского (Zygmunt Gorgolewski). Последний, уроженец Сольца (Solcu), окончил реальную гимназию в Познани (Poznan), а затем строительную академию в Берлине. На его богатую творческую жизнь выпали перестройка замка и обновление королевской каплицы в Берлине, зданий университета и археологического музея в Halli, местного театра в Львове, строительство замков и дворцов в многочисленных местах Великой Польши – в том числе двора для Гулевичей в Костянках, а в (текст трудно читаем, но, вероятно, в Познани) он принял участие в реставрационных работах при соборе старой резиденции Товарищества Друзей Наук на Мелжыньского (Mielzynskiego). Горголевский последние годы своей жизни провёл в Львове, где умер в 1903 году. Среди сыновей Станислава Гулевича Михаил (Michal), доктор права, был адвокатом и нотариусом, Эдвард (Edward) – врачом, Тадеуш (Tadeusz) вёл хозяйство в Pelzy под Olyka, а Леон (Leon), родившийся в 1854 году, принял во владение Костянки и Усчецын, а помимо того, выкупил из немецких рук Меленчин (Mielecin) под Кепнем (Kepnem). Леон заключил брак с Еленой (Helena) из семьи Качковских (Kaczkowskich) и у них, в порядке старшинства, было шестеро детей: Станислав (Stanislaw), Ежи (Jerzy), Богдан (Bohdan), Антонина (Antonina), Вацлав (Waclaw) и Витольд (Witold). Леон Гулевич хороший хозяин, пылкий патриот, искренний поклонник всего наследства нашей культуры был  всегда защитником того, что польское. Троим сыновьям он дал славянские имена, чтобы их невозможно было переделать на немецкие. Боролся против онемечивания написания красивого названия поместья Milecin на Milencin. Когда на повятовым сеймике в Kepnie ландрет von Schole обратил его внимание на то, что нельзя разговаривать по-польски, Гулевич ответил ему подобным способом. Однажды ландрет письмом пригласил его на разговор по какому-то делу, но несгибаемый Гулевич отписал ему, что приглашением не воспользуется, так как не хочет вновь услышать «hier wird nur deutsch gesprochen» (здесь разговаривают только по-немецки), и что не имеет желания быть оскорблённым запретом говорить по-польски. Елена (Helena) из рода Качковских супруга Леона Гулевича так же, как и её муж, заботилась о патриотическом воспитании детей. От костянковских лет отразилось в моей памяти, что была она талантливой пианисткой. До утраты Костянок делила свою жизнь между ними и Познанью, где жила в каменном доме на не существующей на сей день ул. Чешковского (Cieszkowskiego), переименованной сегодня в Либельта (Libelta). Потом постоянно помогала своему самому младшему сыну Витольду в Вильне и Варшаве. Умерла в конце 1945 года в Лодзи, проживая у дочери Антонины. Какой же огромной тяжестью легла на сердце старой женщины утрата двоих сыновей – Ежи и Витольда, геройская смерть семерых внуков. Болезненно переживала она Варшавское восстание и его падение, пожарища в столице, муки насильственной эвакуации. Елена Гулевич, словно библейская Matka Machabeuszow, вырастает до символа огромной жертвы, положенной через близких ей людей, на алтарь Отчизны.

   Самая старшая из детей Леона и Елены Гулевичей Станислава (Stanislawa) ещё перед первой мировой войной вышла замуж за потомка семьи Илинских (Ilinskich), происходившей от старинных удельных княжат, которые владели обширными поместьями над Днепром. Владимир Илинский (Wlodzimierz Ilinski), с которым я познакомился в Костянках, скромный, с голубиным сердцем, ничем не напоминал одного из своих давних предков Йозефа Августа Илинского (Jozef August Ilinski). Тот, будучи приятелем царя Павла I, сенатором, был известен своим огромным тщеславием, граничащим с чудачеством. Тщеславие то шло разом с почти расточительной щедростью и благотворительностью. Желая всех ослепить, с избытком покрывал свою грудь множеством орденов, засыпал в красивом батистовом белье, с шарфиком на шее, обшитым коронками и в белом фланелевым кафтанчике, на который через плечо повязывал ленту Святого Владимира. Илинские до периода великой революции пребывали в своём имении Kostencu на Волыни, после чего в сложившихся драматических условиях ушли оттуда на запад и впоследствии оказались Варшаве, где остались на постоянное проживание. Находясь в трудных материальных условиях, они смогли воспитать и дать образование своим сыновьям Богдану (Bogdan), Ольгерду (Olgerd) и Марку (Mark), с которыми я познакомился в Костянках. Последнюю войну пережил только самый старший Богдан, архитектор, поживающий сейчас во Франции. Из младших Ольгерд был убит в операции, будучи командиром авиационной эскадрильи «Spitfireow» в дивизионе 305 RAF, после того как им были сбиты два «Мессершмита» над местечком Candebec. Произошло это 16 августа 1943 года над северным побережьем Франции. Подумать только, двадцать лет тому назад в премилом Oletem мы мальчишками беззаботно развлекались в Костянках, гуляли по парку или скользили на чём-то в виде лодки по глади разлившегося ручья, на котором плавали лебеди. Ольгерд был посмертно награждён орденом «Virtuti Militari».

   Младший от него, нежный Маречек, пал во время Варшавского восстания, будучи смертельно сражён на улицах Варшавы.

   Овдовевшая ещё перед тем в 1942 году Станислава Илинская из рода Гулевичей, подавленная утратой двоих сыновей, матери и двоих братьев – Ежи и Витольда, последовала за сыном Богданом во Францию, где недавно умерла в преклонном возрасте.

   Прежде чем перейду к следующему из семейства, Ежи, владельцу Костянок, несколько слов скажу именно о самом владении, ибо с ним связан особенно динамичный период в его творчестве и одновременно в неспокойной жизни.

   Костянки выпали на долю, как я уже вспоминал, Станислава Гулевича – отца Леона. Посредине хозяйства, занимающего вместе с Усчецинем (Usciecin) площадь 500 гектаров, стояла тогда достаточно обширная, окружённая парком, первая резиденция Станислава Гулевича. На краю парка прямо у шоссе на Грабошово (Graboszowo) велел он взнести, сохранившуюся до сих пор, фигуру Божьей Матери. Памятник этот происходит с 1863 года, с периода январского восстания. Здесь проходили в его присутствии молитвы. Костянки в то время были пристанищем для участников восстания, тех, кто стремился в бой, и тех, кто, будучи ранен и болен, возвращался из кампании, пробираясь через российско-прусскую границу, находящуюся на отдалении едва в милю. Костянки принадлежали к приходу в Грабошове (Graboszowie), который гордится очаровательным древним деревянным костёлом Святой Малгожаты (Swietej Malgorzaty), происходящим со второй половины XYI столетия. На кладбище при костеле находится склеп Гулевичей. Сын Станислава Леон Гулевич построил в 1884 году на руинах старой резиденции усадьбу новую, спроектированную, упоминаемым уже, его свояком талантливым архитектором Зигмунтом Горголевским (Zygmunt Gorgolewski). Оригинальный и достаточно своеобразный довоенный вид усадьбы в Костянках глубоко отложился в моей памяти. Ни в чём не похожая на типичную архитектуру других усадеб в Великой Польше, она сочетала в себе нечто гармоничное от szwajearskiego kurhausu с характерным для небольшого замка или kasztolu острым концом строения. Интересной мыслью архитектора был охвачен южный фронтон усадьбы. Он выглядел фантастически, был разнообразно украшен верандами и лестницами, высокой крышей с двумя коньками, покрытой lupkiem, угловой башенкой и завершён остроконечной башней с белой облицовкой. Силуэт здания создавал просто необычайный настрой, особенно, когда смеркалось, луна светила на него сбоку своим бледным светом, а гнездившиеся в его уголках совы и летучие мыши поднимали шум и заводили свои разговоры. Каким-то удивительным образом особенная атмосфера костянковской усадьбы отлично гармонировала с бродившими здесь везде испарениями przybyszewszczyzny (речь, вероятно, идёт о произведениях писателя Stanislawa Przybyszewskiego)… В моих, тогда мальчишеских, годах весь тот окружающий мир неконтролируемых взлётов духа был для меня понятным, но скорее недоступным.

   Какие же, по очереди, были дальнейшие дела Зигмунта Горголевского на том дворе? Усадьба стояла нетронутой до II мировой войны и во время её продолжения. Когда, а я не раз поддавался такому соблазну, я посещал Костянки впервые после освобождения, в усадьбе размещалась начальная школа. Предназначение здания было похвальным, однако я онемел болезненно тронутый тем, что стало с делом Горголевского. Срезанные фантастическая крыша и башенка, убранные  башня и веранды, и без того, оголяли здание от всего, что ласкает глаз. Оставлено было лишь монотонное и бездушное тело. Не знаю, чьей «заслугой» была та бессмысленная операция, чтобы, устраняя то, что разнообразит, что оживляет, что абсолютно ничем не мешало бы правильному предназначению школы, лишить учащуюся молодёжь возможности ежедневно общаться с тем, что мило глазу и будит воображение. Не говоря уже о том, что с точки зрения роли Костянок в общественно-культурной жизни, как и, до некоторой степени, кузницы польского экспрессионизма, следовало сохранить аутентичный колорит этого места.

   Центральной фигурой Костянок, тем, кто побуждаемый порывами и беспокойством своего духа сделал так, что на короткий период они стали своего рода Меккой польских литераторов и художников, а ещё короче, едва на пару лет, центром, объединяющим политиков определённой ориентации – был Ежи (Jerzy) Гулевич. Прав был Stanislaw Helsztynski, когда обратил внимание на то, что Гулевич разительно отличался от большинства типичных представителей великопольских помещиков – обыкновенных hreczkosiejow, засидевшихся на деревне. Stanislaw Przybyszewski отметил его как «единственного искреннего и фанатичного знатока экспрессионизма». Картину образа Ежи Гулевича дополняет реалистическая оценка, данная его свояком Зигмунтом Карпинским (Zygmunt Karpinski). Подчёркивая его исключительность и оригинальность, он пишет, что это был «вечный революционер и оппозиционер, выступающий против общепринятых взглядов и течений, равно как в области художественной, так и в политической». Когда я бывал в Костянках и то, что видел и слышал – а чувства крестьянские достаточно тонки – всё свидетельствовало о совпадении образа Ежи Гулевича, какой я сохранил в памяти, с мнением о нём Зигмунта Карпинскогог. Я был, впрочем, то скверная черта, неисправимо любопытным. Нам, шумной и сеявшей беспорядок детворе, дядя Ежи оказывал сердечность и далеко идущую снисходительность. Премилый дом Костянковский, всегда широко открытый для многочисленных родственников и знакомых, свидетельствовал об истинном старопольском гостеприимстве хозяина и его жены.

   Ежи Гулевич родился в 1886 году в Костянках. Гимназию посещал в Trzemeszynie и Ostrowie. За принадлежность к тайному Товариществу Томаша Зана (TTZ) и проявленную в нём активность был исключён из школы с так называемым «волчьим билетом», а это означало, что дальнейшая наука на территории Немецкого Рейха была для него запрещена. Отцу Ежи, однако, удалось в судебном порядке добиться вычёркивания Ежи из списка немецких граждан, что дало тому возможность завершить гимназическую науку в Львове. В последующем он изучал живопись в Художественной академии в Кракове и Париже. Здесь он достиг большого успеха. Парижский весенний салон выставил две его работы. С тех пор, как после смерти своего отца Ежи Гулевич стал владельцем Костянок, он не оставил своего интереса к художеству. В Познани вышли из-под его пера «Dialogi estetyczne» (Эстетические диалоги), а в 1917 году по его инициативе открыт путь к изданию литературно-эстетического двухнедельника «Zdroj» (Источник).

   Вот слова Ежи и Витольда (Witold) Гулевичей, написанные в красивом проспекте, анонсирующем издание «Zdroju» - «создали этот журнал только из безграничной любви к польскому искусству и культуре и глубокой памяти об её творцах…». Первый номер «Zdroju» вышел осенью 1917 года, то есть  во время шалеющей военной завирухи, вопреки принципу «inter arma silent musae» (во время войны музы молчат). Редактором был Ежи Гулевич, а с журналом тем сотрудничал и служил ему своим вдохновением Stanislaw Przybyszewski. Первые выпуски «Zdroju» несли в себе ещё традиции Молодой Польши. В 1918 году наступил характерный поворот в программной линии и художественной идеологии «Zdroju». Связано это было с организацией в то время в Познани группой молодых художников под названием «Bunt» дерзкой и провокационной в своей рискованной тематике и смысле изобразительной выставки, которая встретила острое неприятие её большинством общества. Ежи Гулевич, предводитель «Buntu», а одновременно редактор «Zdroju» издал его специальный номер, в котором молодые поэты и пластики Познани высказались в поддержку экспрессионизма и формизма. Была провозглашена типичная для экспрессионизма идея освобождения творца от материальной действительности и от желания её раскрытия. Выдвинута потребность спонтанного, взрывного выражения собственной внутренней духовности, что должно было вести к пониманию и принятию абсолютных, общечеловеческих ценностей. Ежи Гулевич стал теоретиком польского экспрессионизма, представляя свои взгляды в исследовании «Ego eimi» (Я есть), изданном в 1921 году. В «Zdroju» помещали свои работы и произведения многие творцы: программные произведения – Stanislaw Przybyszewski; литературную прозу – Kazimiera Illakowiczowna, Jaroslaw Iwaszkiewicz, Tadeusz Micinski; поэзию – Adam Bederski, Witold Hulewicz, Antoni Slonimski, Jan Stur, Julian Tuwim и так далее. Страницы «Zdroju» были украшены гравюрами на дереве, рисунками, рельефными репродукциями. «Zdroj» также помещал в польском переводе произведения многих известных иностранных мастеров пера и пластиков.

   Ещё до «Zroju» в 1916 года Ежи Гулевич по подсказке Stanislawa Przybyszewskiego создал вместе со своим братом Богданом (Bohdan) в Познани издательскую компанию с ограниченных поручительством под названием «Ostoja» (Поддержка). Большинство паёв выкупили братья Гулевичи. Стоит заметить, что председателем надзорного совета «Ostoi» стал позднейший президент города Cyryl Ratajski. В издательстве напечатаны произведения: Jana Kasprowicza, Stanislawa Przybyszewskiego, Franciszka Rawity-Gawronskiego, Emila Zegadlowicza, Wlodziemierza Perzynskiego, Jozefa Wittlina, Michala Sobeskiego, Teodora Tyca  и многих других. Высоко ценились изданные тома переводов Рабиндраната Тагора, а также из польской литературы Waclawa Berenta «Zywe kamienie» – под первоначальным заглавием «Opowiesc rybalta».

   После нескольких лет художественной прогрессии «Zdroj» и «Ostoja» начали утрачивать свою стремительность, натыкаясь на возрастающие финансовые трудности. Новаторское, а порой своевольное содержание «Zdroju», его всё больше субъективные, спиритуалистические тенденции в читательских кругах находили всё меньшее понимание. Не один потенциальный покровитель тех изданий перестал выдавать средства из своей кассы на их нужды. По мнению Stanislawa Helsztynskiego именно в том состояли главные причины попадания Костянок в финансовые хлопоты. Из других сообщений следует, что была и иная причина роста задолженности Костянок, а со времени необходимости их продажи.  Ежи Гулевич ввязался в дорогостоящее и рискованное мероприятие – участие его конюшни в конных скачках на ипподроме mokotowskim (городской район) в Варшаве. Вообще он не всегда считался с деньгами и делал широкие жесты.

   По утрате Костянок Гулевич управлял разными имениями, дольше всего находился в радзивилловских (radziwillowskich) владениях под Olyka. Наконец он перебрался в Варшаву. Там стал руководить литературным отделом в «Утреннем Курьере» (Kurierze porannym), а через некоторое время основал частную художественную школу. Началась II мировая война. Вместе со своим братом Витольдом сотрудничал в издании подземной печати. После ареста Витольда принял руководство журналом «Польша живёт» (Polska Zyje). Однажды, будучи недолго в Варшаве, я встретил его случайно на улице. Хоть тогда возраст его не превышал и шестидесяти лет, постарел, но глаза его горели огнём, как бы говоря о воле преодолевать оккупационный кошмар  вплоть до наступления лучшего завтра. Однако этого не дано было Ежи Гулевичу. У него было больное сердце. Не зная того, что его любимый младший брат Витольд был расстрелян в Пальмирах (Palmirach), спокойно рисовал в своей квартире портрет знакомой своей жены. Однажды к нему пришли коллеги из Союза литераторов, чтобы обговорить вопросы поминального богослужения по Витольду. Коллеги полагали, что Ежи уже был осведомлён о смерти Витольда. Он извинился перед дамой, портрет которой рисовал, принял своих коллег, и не показывая виду, согласовал с ними всё, что требовалось. Затем вернулся к своей работе и когда почувствовал слабость, извинился перед знакомой, вышел в соседнюю комнату, сел в кресло и скончался….

   А теперь о его творчестве. Увлекался изобразительным искусством разнообразного жанра – аквафорты, резьба на дереве, акварель, пастель, масляная живопись. В своём творчестве имеет равно как большие композиции и  портреты, так и мелкие наброски, экслибрисы, инициалы. Гулевич перешёл поочередно от новейших произведений изобразительного искусства начала  двадцатого столетия – от импрессионизма через пуантилизм и кубизм к буйному экспрессионизму. Когда я несмело заглядывал вовнутрь его костянковской мастерской, сколько же там было картин и рисунков, порой только пробных набросков с чудными фигурами заострённой формы или полотен, насыщенных обозначенными масляной краской многочисленными мелкими точечками. А его литературное творчество. Почти все драмы и повести пера Ежи Гулевича появились на свет под крышей костянковской усадьбы. Там он написал «Boleslawa Smialego» и «Kaina» – тот же тип конфликтных героев, характер которых имел сам Гулевич. Там же появились последующие драмы «Joachim Achim» и «Aruna». Названия те, часто упоминаемые в разговорах в обеденном зале либо в уютном салоне, врезались глубоко в моей памяти, хоть я и был тогда мальчишкой, а лет с тех пор прошло шестьдесят. В Костянках родилась также проза Гулевича – «Szaruga», «Kratery»; там же возник теоретический и философский трактат, выражающий дух экспрессионизма. Это  был комментарий к Евангелию Св. Яна (Sw. Jana) «Ego eimi» (Я есть). Он был ничем иным, как признанием сторонника спиритуализма и метафизики. 

   Для нимба Костянок как бы не доставало того, что в годах 1918-1919 расцвела в той, казалось бы, глуши буйная политическая жизнь, вновь сконцентрированная вокруг фигуры Ежи Гулевича, кто с усердием включился в дела «de publicis» (дела политические). Уже 3 декабря 1918 года он руководил оппозицией в Сейме (Sejmie Dzielnicowym) в Познани, борющейся с сепаратизмом, выразителем которого было большинство познанских политиков. В созданном в середине ноября 1918 года Тайном военном штабе (Tajny Sztab Wojskowy), действующем с вдохновения Йозефа Пилсудского (Jozef Pilsudski), Гулевич приступил к обязанностям руководителя отдела печати. Костянки стали центром разведывательной деятельности, проводившейся в пользу Пилсудского. В этом свете следует рассматривать и визит в Костянки под конец 1918 года капитана Станислава Лапинского (Stanislaw Lapinski), офицера Legionow, члена Польской военной организации (POW), который взаимодействовал с Гулевичем как офицер связи Генерального штаба польских войск в Варшаве с Тайным военным штабом в Познани. Тот же Лапинский из Костянок информировал Пилсудского о сложившейся тогда ситуации. В согласовании с ним Гулевич агитировал за выдвижение предводителем великопольского восстания российского генерала Eugeniusza de Hennig Michaelisa. Кандидатура та не была, однако, принята Главным народным советом (Naczelna Rada Ludowa), который противился почину группы пилсудчиков во главе с Ежи Гулевичем. Он же ещё в начале 1919 года посылал рапорты из Костянок в Бельведер, а по согласованию с подполковником Юлианом Стахевичем (Julian Stachiewicz), организовал отправку лошадей, кожи и военного снаряжения из Великой Польши в Варшаву. Итак, очевидно, что Ежи Гулевич был личностью достаточно контроверсийной, во всяком случае, он находился в острой оппозиции к преобладающему мнению великопольских политиков.

   По прекращении в 1920 году военных действий на польской земле Ежи Гулевич, по-прежнему живо интересующийся политикой – что, как помню, он выражал в горячих диспутах и полемиках за обеденным столом в Костянках – направил все творческие страсти на выражение своих переживаний через изобразительное искусство. Его мастерская нашла для себя место в специально построенной с этой целью пристройке с западной части усадьбы. Его другое большое увлечение – лошади также привело к тому, что посреди возделанных полей вблизи парка возникла тренировочная дорожка для добрых скакунов.

   В 1912 году Ежи Гулевич заключил брак с молоденькой Вандой из семейства Карпинских (Wanda z Karpinskich), дочкой гнезьненского (gnieznienskiego) адвоката Антония Карпинского и Ванды из семейства Свенчицких   (Antoniego Karpinskiego  i Wandy ze Swiecickich).  Карпинский, великий патриот во временах польского забора стал усердным защитником преследуемой в судебном порядке польской молодёжи, действующей в тайных национальных организациях, выступая в громких на тот период политических процессах. В независимой Польше Карпинский стал первым председателем Окружного суда в Гнезьне (Gnieznie), а в 1932 году за заслуги в патриотической и общественной деятельности был признан почётным гражданином города Гнезна. Мать Ванды Гулевич из семейства Карпинских тоже Ванда из семейства Свенчицких была родной сестрой Гелиодора Свенчицкого (Heliodora Swiecickiego), заслуженного учёного, врача и общественного деятеля, инициатора, участника и первого ректора Познанского университета (Uniwersytetu Poznanskiego). Жена Ежи Гулевича излучала необыкновенное личное обаяние и добрую отзывчивость. Костянки обязаны были ей особенным климатом красоты и тепла.

   Гость Костянок, тогда молодой Ярослав Ивашкевич (Jaroslaw Iwaszkiewicz), называл хозяйку дома «милейшей на свете женщиной». В идейном отношении она поддалась философии своего мужа Ежи. С увлечением предавалась размышлениям на границе спиритуализма с мистикой. Близка ей была идея метафизики и инкарнации. Теософические склонности находили своё выражение в культе Будды, бронзовая фигурка которого виднелась в её комнате. Зачитывалась Евангелием, пытаясь найти в нём объяснение идеи абсолюта. Впрочем, равно как Ежи Гулевич, была влюблена в музыку. По утрате отца и мужа, умерших во времена оккупации в Варшаве, после болезненных переживаний во время Варшавского восстания и вынужденного выселения из столицы, вернулась в столицу после войны и там умерла несколько лет назад.

   Ежи Гулевич был тем магнитом, который притягивал в Костянки многочисленных гостей – знаменитостей из области литературы и искусства. На переломе лет неволи и независимости Костянки кипели интенсивной культурной жизнью, в масшатабах, не встречаемых в иных местах великопольского села. Уже в 1916 году с началом августа пожаловал в Костянки, приглашённый Гулевичем, спиритуалист, предшественник польского экспрессионизма Станислав Пжыбышевский (Stanislaw Przybyszewski). Вместе со своей женой Ядвигой (Jadwiga) и дочкой Яниной (Janina) пребывал там в течение двух месяцев. Визиты громогласного и одновременно эксцентричного писателя повторялись и в последующие годы. Писатель охотно совершал прогулки по костянковским парку и окрестным  полям, а вечерами любил присаживаться к концертному Blutchneru (фортепьяно) и играть Шопена с присущим ему акцентом беспокойства и печали. Ежи Гулевич нарисовал его портрет, который во время войны пропал. Сегодня я ещё сохранил в памяти и образ самого Пжыбышевского и его портрет, висевший в мастерской. В Костянках также развлекался известный композитор Людомир Рожицкий (Ludomir Rozycki), автор опер, оперетт, балетов, симфонических и фортепьянных произведений. Наибольшим успехом пользовались его балет «Pan Twardoski», опера «Casanova», симфоническая поэма «Boleslaw Smialy». В Костянках Рожицкий написал оперу «Beatrix Cenci», основанную на трагедии Юлиуша Словацкого (Juliusz Slowacki). Равно как и Пжыбышевский он охотно садился за фортепьяно, не раз  доставляя гостям много приятных минут. Был, как помню, невысокого роста, с достаточно заметным носом и живым мимолётным взглядом. Костянки навещал также  Владислав Рэймонт (Wladyslaw Reymont). Впрочем, он был соседом Гулевича, так как проживал недалеко в Колачкове (Kolaczkowie). Сотрудничавший одно время с Гулевичем и его «Zdrojem» Ярослав Ивашкевич, гость Костянок, весной 1920 года  вспоминает о «бородатом их владельце, художнике, писателе, хозяине и маге». В Костянки заглядывал, связанный с группой познанских экспрессионистов и со «Zdrojem», Эмиль Зегадлович (Emil Zegadlowicz) ещё до того как осел в Познани и начал свою активную деятельность в качестве редактора «Teczy» (Радуги), литературный руководитель «Teatru Polskiego»  и программный директор Познанского радио. С Гулевичем объединяли Зегадловича тенденции спиритуализма и мистицизма, которым тогда в ранней фазе своего творчества он поддался. В состав костянковских гостей входили также писательница и публицистка Maria Johanna, актриса – жена Ludwika Irena Solaka, а сверх того – молодые познанские поэты, художники, скульпторы из круга «Zdroju», а также политики и военные, связанные, подобно Гулевичу, с Йозефом Пилсудским. Наряду с упомянутыми подполковником Стахевичем (Stachiewicz) и капитаном Лапинским (Lapinski), Костянки навещали, находившиеся в оппозиции к Главному народному совету (Naczelna Rada Narodowa), эмиссары POW – деятельница радикального народного движения и партии «Wyzwolenie» (Освобождение) Irena Kos….ska (текст неразборчивый), деятель польского левого движения Вацлав Лыпацевич (Waclaw Lypacewicz), а также активист «Wyzwolenia» Юлиуш Понятовский (Juliusz Poniatowski), позднее занимавший должность  министра сельского хозяйства. Из круга военных гостил в Костянках также Игнаций Матушевский (Ignacy Matuszewski), позднейший министр финансов.

   Время заняться очередным по старшинству из детей Леона Гулевича – Богданом (Bohdan), родившемся в Костянках в 1888 году. Подобно Ежи посещал гимназию в Тжемешне (Trzemesznie) буквально до так называемой jednoroki (годичная военная служба после 6 классов гимназии), там поруководил тайным кружком TTZ (Товарищество Томаша Зана). Гимназическую науку продолжал в Lesznie; здесь же встал во главе TTZ, будучи вовлечён в эту работу так, что запустил школу. Отец перевёл его в гимназию в местечке Neuhaldersleben около Магдебурга, где Богдан получил аттестат с отличием. Изучая философию и историю искусства в университете в Мюнхене, связался там с организацией польских студентов «ZET» , а также отбыл годичную военную службу в морском батальоне в Kilonii (немецкий порт Kiel). Будучи мобилизован в 1914 году в роту морской пехоты, воевал на западном фронте, где был ранен и помещён в госпиталь в Kilonii. В период последующего короткого отпуска заключил брак с Ядвигой Карват (Jadwiga Karwat), дочерью врача из Brodnicy. И вновь оказался на западном фронте. Повторно был ранен, в этот более тяжело, и был выписан из госпиталя в тыл. В 1918 году с началом бунта моряков в Kilonii убежал из войска и добрался до Познани, чтобы с места вступить в работу по организации польских вооружённых сил. В ноябре 1918 года был назначен заместителем командующего Тайного военного штаба (Tajny Sztab Wojskowy). Одновременно исполнял обязанности вице-председателя Совета рабочих и солдат (Rady Robotnikow i Zolnierzy)  и его Исполнительного комитета (Wydzialu Wykonawczego). Вначале был связан с Народной демократией (Narodowa Demokracja), принадлежа к Центральному гражданскому комитету (Centralny Komitet Obywatelski), объединяющему деятелей той политической организации. Заседал также в Военной комиссии Главного народного совета (Komisji Wojskowej Naczelnej Rady Ludowej). Однако вопреки её указаниям, как активный сторонник принятия быстрейших соответствующих приготовлений к вооружённой акции, попал под влияние POW, инспирированной Пилсудским. Богдан Гулевич был одним из наиболее деятельных военных, занимавшихся подготовкой восстания.  Именно он вместе с Mieczyslawem Paluchom, Wiza i Sniegockim, стал создателем польских вооруженных сил, которые, в конечном счёте, определили результат восстания. Таково мнение о нём современных нам историков. С началом восстания Гулевич перешёл из Тайного военного штаба в штаб Главного командования повстанческих войск (Sztab Dowodztwa Glownego Wojsk Powstanczych) в Познани с резиденцией в Hotelu Royal.

   По окончании военной школы (Szkola Wojenna) в Варшаве стал начальником Главного штаба (Sztabu Glownego). В последующем был командиром 64 пехотного полка в Grudziadzu). Какое-то время исполнял обязанности военного атташе в Вашингтоне. Затем был комендантом школы подхорунжих в Ostrowie Mazowieckiej, был также командиром дивизионной пехоты в Skierniewicach. Некоторое время руководил бюро кадров военного министерства (Biuro Personalne Ministerstwa Spraw Wojskowych). Почти до самого начала войны был командиром Obozu Warownego (лагерь боевой подготовки) в

Grodnie в звании полковника. Направленный в эвакуацию оказался в Румынии, где стал комендантом всех лагерей польских офицеров и солдат, интернированных в этой стране. Остальные годы второй мировой войны находился в лагерях на территории Германии – в Dorston у голландской границы, а потом в Dёssel на краю юго-восточного Zaglebia. Гулевич пребывал в тех лагерях в постоянной неуверенности в завтрашнем дне, так как в каждую минуту мог быть идентифицирован как предводитель великопольского восстания.

   Жена Богдана вместе с дочерью Гражиной (Grazyna) в течение всей войны пребывали в Варшаве. Будучи насильно эвакуированы к концу варшавского восстания из своего дома в Zoliborzu,  после обнаружения в нём оружия чудом избежали экзекуции. В освобождённой Польше поселились в Гданьске, причём Богдан не раз посещал Познань и поддерживал контакт с участниками великопольского восстания.  Вследствие болезни сердца Богдан Гулевич умер летом 1968 года, не дождавшись 50-летнего юбилея великопольского восстания, на который был с почётом приглашён. Не дождался и издания к тому юбилею его книги воспоминаний «Великое вчера в малом кругу» (Wielkie wczoraj w malym kregu), /Pax, 1968/. Та книга была не единственным проявлением его писательского творчества. Профессор Zdislaw Grot оценивает работу Гулевича «К вопросу об истории переворота с ноября и декабря 1918 года» (Przyczynek do dziejow przewrotu z listopada i grudnia 1918 roku) /Zamosc, 1920/, как «реляцию трезвую, лишённую пафоса и эгоцентризма, и как источник большой ценности для научного изучения восстания». Перед войной Гулевич публиковал научные исследования из военной области для профессиональных журналов, а во время пребывания в немецком лагере Dorston написал том лирической поэзии «От зари до вечера» (Od zarania do wieczora), изданный в типографии Тышкевичей (Tyszkieiwczow) Nicei /1948/. В лагере Dorston он также завершил перевод на немецкий язык  «Wesela» (Свадьбы) Wyspianskiego.

   Как же характерно и типично для большинства Гулевичей соединение службы военной, публичной …с вдохновением литературным. Тот же великий патриотизм и привязанность к родной стороне. Богдан Гулевич, родившийся в Костянках желал быть похороненным на польском приходском кладбище в Graboszowie. Так и стало, что записанный в 1888 году в книгах костельных Graboszowa, по восьмидесяти годах динамичной жизни остался там же, на земле, которую освободил, а похоронен был в присутствии делегации великопольских повстанцев, которые склонили свои знамёна, воздав тем самым последние почести умершему.

   Очередная из «костяновских» Гулевичей младшая сестра  Ежи и Богдана Антонина (Antonina) вышла замуж за родившегося в 1885 году в (текст неразборчив) (ob. Ruse) в Болгарии знаменитого врача-терапевта и учёного Msciweja Semerau-Siemianowskiego. Семейство Semerau поселилось в Варшаве. Semerau, член Польской Академии Наук (Polskiej Akademii Umiejetnosci) и Варшавского Научного Товарищества (Warszawskiego Towarzystwa Naukowego), считается одним из создателей польской кардиологии, автор многочисленных научных работ из этой области, перед войной профессор Варшавского университета, имеет много достижений в лечении сердца. Умер в 1953 году в Варшаве. Из четверых детей семейства Samerau двое, Janusz  и Leszek, погибли в первые дни варшавского восстания. Таким образом, опять  члены семьи Гулевичей положили свою жизнь на алтарь Отчизны. Антонина, оставшись вдовой, умерла спустя несколько лет после мужа.

   Очередной по старшинству, а вместе с тем и предпоследний из семейства «костянковских» Гулевичей,  был Вацлав (Waclaw). Он единственный по той линии, кто был верным течение всей жизни сельскому хозяйству, и в этой сфере, благодаря своему увлечению и профессионализму, добился выдающихся результатов.

   Вацлав Гулевич, родившийся в 1891 году в Костянках, учился в trzemeszenskiej гимназии, а в последующем в средней сельскохозяйственной школе в Brzegu на Slasku (Силезии), где получил аттестат зрелости. По прохождении одногодичной военной службы во Вроцлаве прошёл сельскохозяйственную практику в Ptaszkowie и Chwalkowicach в Познанском и в (текст неразборчив). После окончания занятий в университете во Вроцлаве и принятии в аренду Gajewa под Wabrzezniem с началом I мировой войны пошёл принудительно на восточный фронт, воюя в Восточной Пруссии с дислокацией в Мазовии и Литве, только под конец войны был отправлен на западный  фронт в Alzacje (Эльзас). В 1919 году участвовал в обороне Львова.

   Ещё перед этим организовал на территории powiatu (района) wabrzeskiego под вывеской «Szkola»  paramilitarne (организованные по военному образцу, но не входящие в состав вооружённых сил) польские отделы, был делегатом этого района на местный Сейм в Познани 3 декабря 1918 года, а с началом 1919 года принял руководство конспиративной акцией на Поморье (Pomorzu) с целью распространения восстания на тот район. По поручению подполковника Juliusza Stachiewicza он проводил тайную миссию, стремившуюся овладеть Поморьем уже в январе 1919 года. Однако миссия была безуспешной, поскольку не было достигнуто взаимодействия с Главным Народным Советом (Naczelna Rada Narodowa), действовавшим на немецкой стороне. Лишь в январе 1920 года Вацлав Гулевич в роли руководителя одного из формирований в ранге капитана смог войти во главе миссии в Торунь (Torun). Вскоре ему было присвоено звание майор.

   Женившись ещё в 1919 году на Юлии из семейства Пивницких (Julja z Piwnickich), владельцев имения Gilin под Плоцком (Plock), принял в следующем году государственное владение Popowo под Toruniem. Оказался не только хорошим крестьянином, но и общественно-государственным деятелем, ставшим у руководства нескольких серьёзных сельскохозяйственных организаций. По его инициативе было создан ряд сельскохозяйственных торговых кооперативов, конкурирующих с кооперативами немецкими. Вацлав Гулевич был основателем и председателем ревизионного союза сельскохозяйственных кооперативов (Zwiazku Rewizyjnego Spoldzielni Rolniczych) в Торуни, который сумело объединить в Поморье и в прилегающих районах в целом 178 сельскохозяйственных кооперативов. Это в известной степени ослабило деятельность немецких кооперативов на том пространстве. Польское сельскохозяйственное кооперативное движение в Поморье в значительной степени развивалось, благодаря организационным усилиям Гулевича. О его роли в этой области свидетельствовать может и факт делегирования его на Международные Конгрессы Кооперативов (Medzynarodowe Kongresy Spoldzielcze).

   Второй том мемуаров Вацлава Гулевича под заглавием «Czy zawsze wspomniec milo?» (Всегда ль приятно вспомнить), который был передан на хранение в Корницкую библиотеку (Biblioteka Kornicka), посвящённый «теням павших либо замученных в годах 1940-1944 героев (моей) семьи», открывается потрясающей своей трагичностью исповедью автора о своём жизнеописании. Сам он пребывал почти год в гитлеровских лагерях в Заксенхаузене, потом до Варшавского восстания администрировал несколькими поместьями под Варшавой, а одновременно включился в конспиративную деятельность, а после освобождения страны был выдвинут в руководство сельскохозяйственными предприятиями всей Warmii c резиденцией в Kwidzyniu.

   А вот очередные удары, которые упали на семейство Вацлава Гулевича во время оккупации – сын Мацей (Maciej), студент Варшавской политехники был замучен в Освенциме, дочь Тереза (Teresa) полегла во время Варшавского восстания под грудами обороняемого главпочтамта под авиационными бомбёжками; наконец, самый младший сын Бенедикт (Benedykt) погиб, защищая передвижной пост. Войну пережила только дочь Урсула (Urszula). Гулевичи, подавленные такими страшными ударами, а вдобавок, утратив во второй раз все свои пожитки, после поражения восстания прошли через лагерь в Pruszkowie, затем оказались в Miechowskim, где Вацлав управлял поместьем князей Великопольских. В течение следующих двадцати лет он управлял государственными имениями на Западном Поморье (Zachodnim Pomorzu). Спустя десятка полтора лет семья Гулевичей поселилась в Щецине, неся в своём сердце боль утраты троих своих детей.

   Наконец, самый младший из линии Гулевичей Витольд (Witold), поэт, публицист, переводчик, владелец книжного магазина и издатель в одном лице. Родился в 1895 году в Костянках, гимназию посещал в нескольких местах на Познанском пространстве, начиная от Trzemeszna. В первую мировую находился в немецкой армии на французском фронте. В периоды отпусков сотрудничал со своим старшим братом в работе издательской компании «Spolki Wydawniczej Ostoja», расположенной в Познани у Площади Свободы (Placu Wolnosci), 17, а также в издании «Zdroju», в котором размещал свои первые произведения – критические статьи и наброски. Гулевич участвовал в великопольском восстании, а в последующем, учась в Познанском университете, одновременно проходил практику в книжном магазине Фишера и Маевского (Fiszera i Majewskiego).

   В 1921 году перебрался в Варшаву, где основал книжное издательство «Гулевич и Пашковский» (Hulewicz i Paszkowski) на Kruczej, а также издательство «Aurien». После расформирования упомянутой компании открыл «Книжное издательство» (Ksiegarnie Wydawnicza) на Wspolnej. Затем поселился в Вильно, развив в более чем десятилетний период необыкновенно оживлённую деятельность. Был литературным руководителем на радио, основателем Союза литераторов (Zwiazku Literatow), соучредителем Совета виленских художественных обществ (Rady Wilenskich Zrzeszen Artystycznych), редактором «Виленского еженедельника» (Tygodnika Wilenskiego), литературным руководителем театра «Redata» и инициатором литературных центров (Srod Literackich) в «Celi Konrada». Через несколько лет, вернувшись в Варшаву, занял должность литературного руководителя Польского радио и исполнял функциональные обязанности вице-председателя Союза польских литераторов (Zwiazku Literatow Polskich).

   В момент, когда вспыхнула война, огласил по радио антигитлеровские призывы к немцам, а после сентябрьского поражения издавал конспиративный журнал «Польша живёт» (Polska Zyje). За это был арестован в сентябре 1940 года и перевезён на Pawiak, где был подвергнутым жестоким пыткам во время следствия в Alei Szucha, а 12 июня 1941 года расстрелян в Пальмирах (Palmirach). Ян Парандовский (Jan Parandowski) в своих «Wspomnieniach i sylwetkach» пишет, что «его били и мучили. Всё выдержал, веря Отчизне и товарищам по борьбе. Посылал матери короткие послания, полные любви и веры. Жена и дочь также были в заключении». Помню Витольда Гулевича ещё по Костянкам, когда был двадцатидвухлетним юношей, обручённым со своей первой женой Ганкой из семейства Карпинских (Hanka z Karpinskich), дочерью Станислава Карпинского (Stanislawa Karpinskiego), одного из учредителей и первого председателя, созданного в 1924 года Польского банка (Banku Polskiego). Молодые супруги Гулевичи посетили Костянки вместе с их маленькой дочкой Jagenka. Заключенными же в Pawiaku были его другая жена Стефания из семейства Оссовских (Stefania z Ossowskich) и Jagienka, в замужестве  Teill.

   Ещё несколько слов о богатом творчестве Витольда Гулевича. Оно складывается из поэзии, прозы и переводов. Наряду с небольшими стихами опубликовал в Познани «Пламя в горсти» (Plomen w garsci), в Варшаве – «Королевские сетования» (Lament Krolewski), «Город под тучами» (Miasto pod chmurami) и «Инструментальные сонеты» (Sonety instrumentalne). Из прозы наибольшую популярность Гулевичу принесла, изданная неоднократно, в том числе и после войны, книга о Бетховене «Przybleda Bozy» - Czyn i Czlowiek». Первое издание её вышло в 1927 году в Познани в типографии «Ksiegarnia sw. Wojciecha». Послевоенное издание снабдил своим предисловием Ян Парандовский (Jan Parandowski). В Вильно появилась в 1936 года книга Гулевича для молодёжи «Гнездо железного волка» (Gniazdo zelaznego wilka). Музыкальные увлечения Гулевича нашли выражение не только в книге-монографии о Бетховене, но и в изданной в Львове книге для молодёжи о Монюшко, а также этюд о Шопене; в связи с подготовкой к этой работе он совершил в 1938 году поездку на остров Майорку. Гулевич оставил после себя и многочисленные переводы – Гёте, Томаса Манна, Поля Валери, но, прежде всего, австрийского поэта Райнера Марии Рилке, метафизическим и экзистенциалистским подходом которого был захвачен. С Рилке Гулевич состоял в течение долгих лет в сердечной дружбе, переписываясь с ним и навещая его в усадьбе в Chateau de Muzet в Sierre Valais в Швейцарии.

 

* * *

 

   Сага о роде Гулевичей великопольской линии из Костянок окончится последним аккордом – отданием всеми потомками-мужчинами – внуками Леона – своих молодых  жизней за Отчизну. Окончится данью крови, а перед тем – жертвенной борьбой того любящего независимость поколения за освобождение страны из неволи, равно как и значительным вкладом в народную культуру. Должно прав был Станислав Хелштыньский (Stanislaw Helsztynski), когда в своей книге «Доброй ночи, милый князь» (Dobranoc, mily ksiaze), писал, что «военный и патриотичный вклад великопольской семьи Гулевичей перерос в её деятельность на поле издательства и литературы».

 

Перевод с польского Анатолий Гулевич (С-Петербург).