|
Жорж Столбунский едет на берега Амура. День 1-ый. Жорж
получает письмо. Ностальгия по прошлому. Подготовка к поездке. Вчера наш славный корреспондент из страны вечной демократии с усатым лицом получил письмо. Странное письмо и неожиданное. Привычно наслаждаясь возрастом, в котором каждая новость является априори неприятностью, Столбунский с нарастающей тревогой воспринял вручение заказного письма с фиолетовыми штемпельками Почты России, намекающими на близость Японского моря к границам России. Жорж сидел за столом и смотрел на пошарпанный белый прямоугольничек с маркой. Открывать не хотелось. Стоило надорвать тонкий край – и из конверта что-то обязательно вылезет. То ли гадкая новостишка, то ли малоприятная весть. На случайное наследство или уведомление в выигрыше в забытой лотерее Жорж не рассчитывал, равно как и на известие о рождении внука в Сибири – не было у него бесхозных жен или таких далеких, из России, любовниц. Не то, чтобы Столбунский в свои молодые годы вел совсем уж монашеский образ жизни. Нет, были и пьяные забросы на сеновал с практикантками из культпросвет училища, случались и загулы выходного дня в райцентре. Но чтобы Сибирь или Дальний восток – увольте! Не было такого отродясь. Да и лет-то сколько прошло.
Два дня Жорж обходил стороной конверт, поглядывая исподлобья – не унесло ли его ветром, не сжевал ли кот, не стянули ли мыши. Но нет! Лежит, окаянный, молча укоряет нашего корреспондента. И Жорж решился. Махнул для храбрости сто грамм своей хлебной, утер усы рукавом телогрейки, пропахшей шуфлей из хлева – и вилкой расковырял видавший виды бумажный край. Из конверта выпал листок бумаги, исписанный мелким почерком, от руки. Столбунский вооружился окулярами (зрение нынче не то!) и погрузился в изучение чужих ровных строчек. Писал его двоюродный брат, из Серебрянки.
Брат, с которым Жорж не виделся уже лет 30. Последний раз тот приезжал с женой и сыновьями еще при Брежневе, в отпуск, оглядеть на родное село, поудить в Беседи, да и просто так, на пару дней по пути в Сочи. В родные места, так сказать. Столбунский машинально пошарил в конверте – там оказалась фотокарточка, не замеченная при вскрытии.
С нее на Жоржа смотрел пожилой человек с такими же как у него усами, молодые люди – много, целая большая семья в трех поколениях. Фото, как и положено серьезным и ответственным людям, было сделано на фоне внедорожника – праворульной, судя по капотным зеркалам, Тойоте первых лет выпуска 4Runner, на заднем плане – природа – поле и лес. Но что поразило Жоржа особенно – у каждого почти что был свой ноутбук, да не такой как у Столбунского – на базе 486-го процессора, антикварный, – а свежие и все опутанные проводами от периферийных устройств, что косвенно свидетельствовали как о продвинутости юзеров, так и о достатке семьи. В своих ровесниках Жорж, пусть и не сразу, признал знакомые черты. Брат. Двоюродный и забытый, далекий и такой родной. В гости зовет. «Приезжай, говорит, - сколько той жизни! Посидим, выпьем, поговорим». «И то правда, - решил Жорж. Надо ехать. Брат встретит». За сборами на Столбунского накатили воспоминания его молодости. Полноводная Беседь, полнолюдная Рудня, полная смысла жизнь, бурлящая энергия молодости и зовущий к свершениям голос из радиоточки, предвкушение скорого неминуемого коммунизма и приятные токи внутри от проходящих девушек. Отец рассказывал Жоржу про серебрянских Гулевичей и Скоропадских.
Про столыпинскую эпопею, про поездку в землю обетованную. Кто-то вернулся с чужбины, отвращенный от жирных нетронутых многообещающих аграрных угодий банальным бандитизмом и пугающим отсутствием привычного порядка при хоть какой-то власти. Кто-то смог приспособиться и адаптироваться, пустился в рост, размножился, осев в Сибири (или на Дальнем Востоке? – для Столбунского это пока было загадкой). Первое время между старыми и новыми сельчанами шла активная переписка. Каждый расписывал преимущества своего положения и радости жизни, но никто особо не рвался поменяться. Амурчане присылали фото, иногда кедровые орехи и другие дары далекой невиданной тайги. Гомельчане отвечали привычным салом и дарами южной природы – грушами и абрикосами. Но постепенно накал коммуникаций сошел на нет через стадию открыток на великие праздники, до стадии писем с сообщением об усопших. А потом незаметно нагрянула революция и вся эта мелко-родственная канитель забылась на фоне вселенской сумятицы, кроваво и с загулом устроившейся на землях всей великой империи на долгие годы. Стало не до переписок. Выжить бы. Когда все более-менее устаканилось, выяснилось, что поляком в БССР быть неправильно. А потом, что родственников иметь за границей – нехорошо. Да и вообще родственников иметь нехорошо. Вопросов много. Зачем, когда и куда, чего не сиделось? Так все и успокоилось в переписке. Следующий раунд возобновления близости отношений состоялся уже в эпоху социализма. Тогда, когда социализм этот был настолько зрелый, что начинала лопаться кожура и появляться пролежни и опрелости. В 70-е прошлого века ощущение опасности окончательно ушло и с помощью почты и поисков в адресных столах снова протянулась ниточка от одной малой родины к родине еще меньшей. Вот тогда-то Жорж и познакомился снова со своим кузеном. Очно. Эти воспоминания погрузили Столбунского в приятную оторопь, из которой его вырвал крик петуха, залетевшего на крышу.
Жорж стал планировать отъезд и засобирался. Со шкафа сдернул пыльный чемодан, купленный в эпоху поездок на Черное море всей семьей – коричневый, с запахом дермантина и обивкой в шотландскую клетку внутри, почти новый, чуть поцарапанный на углах, но винтажный донельзя (Жорж сам не знал этого слова, но чувствовал в функциональной агрессии чемодана его дизайнерскую правоту, победоносно прошедшую через десятилетия). Смахнув пыль и удалив паучьи сети изнутри, Столбунский укомплектовал саквояж парой чистых рубашек в клетку, фланелевых, запасными брюками из тонкой шерсти в мелкий, едва заметный рубчик. Положил сандалии и галстук с заколкой, торжественную белую сорочку, побросал белье и носки, аккуратно уложил туалетные принадлежности – помазок, мыло, зубную щетку и пасту, опасную бритву с кожаным ремнем, а также непочатую бутылку одеколона «Вечерний Гомель». Нашлось место для бумаги с ручкой (Жорж собирался не тратить время в пути понапрасну и тщательно выполнять путевые заметки). Последними в чемодан поместились 3 бутылки самогона, неописуемых размеров шмат сала, пару полендвиц, закопченных собственными усилиями,
вяленый лещ в газете «Советская Белоруссия» и книги в дорогу: «Славянская хроника» Гельмгольда, «История Смоленска до XV века Голубовского, «Путешествие в древнюю Рязань» Даркевича и Татищевскую «Историю государства Российского». В планах Жоржа вполне серьезно фигурировало сравнение России времен от дотатрского периода, через татищева и политические обзоры, регулярно печатавшиеся в «Советской Белоруссии» с реальной ситуацией, которую Столбунский рассчитывал обозреть из окна вагона «Гомель-Хабаровск». Время в пути – 7 суток до Свободного – 7 суток! Можно многое увидеть. Тем более поезд шел через Украину с остановкой в Харькове – заодно таким образом появилась возможность попасть к своему южному соседу, где гарные девки в свое время изрядно вскружили голову Столбунскому, впервые попавшему в Луганск на съезд передовиков-комбайнеров (спасибо комсомолу).
Жорж забронировал с помощью своего друга-модема, шустро ориентировавшегося в мировой паутине, место в плацкарте, достал из заначки 500 долларов США и пару пачек белорусских рублей, спрятал в кармане пиджака и надежно закрепил булавкой. Осталось собрать снедь на ближайших пару дней да предупредить соседей, что уезжает, а бабу маню попросить по-соседски приглядеть за скотиной за обещание «отблагодарить, чем могу», от чего у той появились почти забытые скабрезные мысли, вызвавшие дрожь позвоночника и кокетливую улыбку в платок. Поезд отправлялся в 00:37 с вокзала в Гомеле. Времени оставалось в обрез – еще раз проверить документы-деньги-очки-трубку, посидеть на дорожку и – пора на автобус до райцентра, из которого еще предстояло добираться до Гомеля.
Жорж шел к остановке, держа спину ровно, по-молодецки игнорируя вес чемодана, оттягивающего правую руку. За спиной болтался аккордеон, трубка сбилась в угол рта под усами. Его родная деревня провожала путешественника собачьим лаем и редким скрипом колодезных журавлей. Весна, в этом году запоздавшая на пару недель, подсушила замороженный шлях. В глазах Столбунского играла чуть заметная авантюрная искра, которую, как рассказывали, каждый раз видели родственники и друзья Пржевальского перед его очередным вояжем в степи Монголии. А поездка Жоржу предстояла замечательная – через две страны в третью. На 1/6 длины экватора. До самого Японского моря почти что (ему так казалось, глядя на маршрут, распечатанный матричным принтером из Гугля).
Дождавшись автобуса, наш герой без приключений добрался до Ветки (районного центра).
Из нее последним автобусом – на Гомель. Предвкушая приключения, Жорж ехал, презрительно пропуская привычный гомельский ландшафт. Это все было так обыденно! А впереди – настоящие новые впечатления, перевал через Уральские горы, тайга и великие реки Сибири. В Гомеле было сыро и неуютно, но это не расстроило нашего
путешественника ни на йоту.
Наш спецкор из глубинки обошел внутри здание вокзала, полюбопытствовал ценами на китайские «товары в дорогу», среди которых преобладали мягкие игрушки, игральные карты и невероятного вида украшения типа заколок из дорогих пластмасс. С достоинством съев пирожок с капустой, сметанник и бутерброд с колбасой сырокопченой (гулять так гулять!), Жорж прикупил жареную курицу, бутылку пива, минеральной воды, хлебушка, зачем-то апельсин и, нагруженный пакетами, не торопясь успел в аккурат к тому моменту, когда проводница открыла дверь в тамбур. После проверки документов и билетов, Жорж в числе первых занял свое место на боковушке (других все равно не было, а Жорж, будучи человеком компактного телосложения, был только рад возможности условного одиночества и удобном ракурсу для наблюдения в монопольный участок окна). Скоро вагон наполнился шумной толпой, запахами яиц, вареных куриц, чеснока, сала, лука и легкого пивного амбре. Люди толкали друг друга тазобедренными суставами, пропихивая свой багаж поперед соседа, размещая многочисленные котомки и баулы. Особенно усердствовали толстые украинские тетки, очевидно, осуществлявшие свой мелкий квази-контрабадный бизнес в сфере розничной торговли. От них пахло семечками, шелухой семечек и подсолнечным маслом. Поезд тронулся, Жорж вытянулся на расстеленной чуть влажной простыни с запахом котельной на углях, и, прижав правой рукой документы с денежной заначкой к ребрам, погрузился в прерывистую дрему, в ожидании украинских таможенников, обещавших быть скоро. Гул вагона, перемежающийся шумными репликами выпивающих, криками встревоженных младенцев и зазывными тирадами вагонных продавцов разной мелкой снеди, газет и напитков, ему не мешал. Положа руку на сердце, Жорж был глуховат – возраст, понимаете ли. И это было чудовищно удобно в таких ситуациях. День 2-ой. Граница.
Украина. Неожиданное происшествие, повлекшее изменение маршрута.
Ночь прервалась приходом пограничников и таможенников. Почему-то заходя в вагон с собаками, белорусские служивые были нейтральны и ненавязчивы, зато украинские как всегда – придирчивы. Да не просто так взыскательны и очень активны – сознательно и тщательно для выполнения коррупционной составляющей своей службы они вынюхивали каждое возможное нарушение, не стесняясь использовать навыки народной психологической практики, быстро приобретаемые в этой хамской по сути службе.
Маршрут, так заботливо выписанные в памяти Жоржа на карте Земли, замерцал и стал
постепенно мутнеть. Нелепые и глупые вопросы украинских парней, тщетно пытавшихся найти криминал в Столбунском, его паспорте и багаже, довели бедного белоруса до состояния ступора. Он перестал отвечать, опустив голову, и просто молчал. Алчные и практичные ребята, постепенно смекнув, что тратят время впустую, раздраженно скомкали вещи Жоржа, всучили паспорт и выпихали за ворота. Естественно, предусмотрительно отобрав те небольшие сбережения, которые смогли найти. А нашли опытными руками все. Жорж остался под ночным небом Черниговской области один – без денег, без уютного вагонного комфорта и без настроения. Шутка ли – практически в чужой стороне, за 140 км от дома – ни одного знакомого, ни одной родной души. Хорошо, что пачка сигарет «Пуща», хоть и распотрошенная взыскательными старательными службистами «незалежной», осталась. Жорж вышел на перрон, притулился к стене, поставив чемодан между ног, и прикурил сигарету. В ночной тиши, разрезаемой звуками маневровых тепловозов, и далекими голосами сортировщиц, усиленных нечленораздельными динамиками, горели небесные далекие звезды, капали в ржавчину сталкеровские капли какой-то локальной протечки и пахло антрацитом угля, мелкая пыль которого пропитала по обыкновению все, примыкающее железной дороге. Сигарета успокоила Жоржа. Сил сопротивляться или обдумывать происшедшее у него не было. Жаловаться, сопротивляться – это было не в его характере. Жорж, без цели и понимания своих действий, просто пошел долой от злополучного места. Он прошаркал мимо приземистого стандартного строения вокзала, в котором горела одинокая тусклая лампочка за закопченными дверьми, толкнул их и вошел внутрь. На обшарпанных, советских еще, сиденьях зала ожидания, рассчитанного на два десятка пассажиров, валялись ошметки упаковок чипсов и нехитрой сушеной околопивной снеди. На полу возлегал плотный высоко культурный слой шелухи от семечек. В одиночестве пустого зала в дальнем углу возле батареи приютился бомжеватого вида комок человеческой пожилой плоти, от которого ожидаемого попахивало подъездной несвежестью. Жорж поморщился и быстрым шагом пересек помещение, чтобы поскорее выбраться на улицу. Как говорил классик сто с лишним лет назад – «тиха украинская ночь!». Но это не относилось к приграничью. На бездорожье вокзальной площади кипела жизнь – одна возле ночных киосков с пивом и нехитрой ярко упакованной дрянью копеечной цены, другая – чуть поодаль, на капоте припаркованной под деревом «десятки». Впрочем, все эти виды жизни были в основном представлены праздной молодежью, которая в процессе поглощения пива из пластиковых фугасов, беспрестанно лузгала семки. Появление Жоржа не вызвало энтузиазма у отдыхающих. Скорее даже, привело к некой настороженности. Разговоры местных прервались, и они дружно посмотрели на Столбунского. Тот, не привыкший к столь пристальному вниманию, развернулся и вошел обратно в здание вокзала. Все еще находясь в прострации, Жорж присел на одну из лавок, предварительно освободив ее от мусора, поставил рядом чемодан. Облокотился на него и уставился на часы. Так. несколько минут он и часы, замерев, казалось, проверяли друг друга на испуг. Жорж первым не выдержал и отвел взгляд – часы оставались недвижимы и безмолвны, остановив свой бег на «без четверти пять». Утром или вечером – загадка. За спиной хлопнула дверь, и раздались легкие шаги. Вскоре перед несчастливым путешественником появился на периферии женский силуэт в сером халате. Еще достаточно молодая женщина средних лет меланхолично сгребала мусор в синий пластиковый пакет поредевшей метелкой на деревянной ручке. Она постепенно захватывала своей заботой все новую территорию и вскоре дошла до Жоржа. Что-то в его позе насторожило ее, она остановила свое ритмичное шорканье и замерла напротив Столбунского. Пристально вглядываясь в его лицо с провинциальной бесцеремонностью, женщина вдруг наморщила лоб и недоверчиво спросила его – «Жорж, ты?!» . Столбунский медленно поднял голову и внимательно посмотрел на собеседницу. Калейдоскоп узнавания запустился – в башке у Жоржа что-то щелкало и брякало, пока причудливый ментальный узор наконец не сложился в картинку из далеких 70-х. - Танька, ты? - Я, так ты в самом деле – Столбунский! А я тебя сразу признала! - Как …. – что ты тут делаешь? - Живу я тут, Как замуж вышла, приехала с мужем в Чернигов, он у меня железнодорожник, потом за провинность (ее лицо дернулось в гримасе болезненного отвращения к уже минувшим событиям) его сослали сюда, в эту деревню. Тут он, напившись, и уснул на путях. Скорый ехал... Дети без отца. Я без мужа. Уже лет десять прошло. - Так ты же педагогический техникум закончила, и вдруг - с метлой! - А что делать? Жилья нет – с сыном и дочерью на казенной квартире остались – в бараке – чтобы не потерять этот угол пришлось наниматься на железку. В школе еще хуже – это в районный центр идти надо, местная-то закрылась, и а там и без меня хватает желающих. Копейки – а все ж работа. Тут сейчас несладко. За любую люди берутся почти что. Да что там я – про себя расскажи – как ты? И Жорж поведал своей старой знакомой, Таньке Шкуропацкой, с которой когда-то в комсомоле осваивал трибуны, сцены (и … так уж случилось, некоторое романтическое время – сеновалы (любовь!), как комсорг и руководитель местного союза коммунистической молодежи, про все свои злоключения. - Так пойдем ко мне, бедный, покачала головой Таня, выслушав исповедь жителя Рудни. Поспишь пару часов, поешь, а потом что-нибудь придумаем. Детей нет – они учатся в Чернигове, ты никому у меня не помешаешь. Жорж в расстройстве пропустил сакральный смысл этого замечания мимо ушей (не до того ему было сейчас, правда) и, как только его старая знакомая закончила убираться, помог ей накинуть пальто, вместе с ней выдвинулся в просыпающуюся деревню. Она жила недалеко от вокзала, как и все железнодорожники. В бревенчатом старом бараке. В маленькой квартирке, кроме пенала прихожей и кухоньки с рукомойником и плитой, была большая комната, со шкафом и кроватями, с вышитыми белыми пологами и салфетками, хрустальными вазочками и непременным ковром на стене. Внутри было уютно, хотя половицы скрипели при каждом движении, а над всем домом, внутри квартиры и вообще – повсеместно, казалось, в Хоробичах – витал дух запустения, бедности, помноженной на осознанную бесперспективность бытия. Тем не менее, в холодильнике у хозяйки прилежно индевела бутылка беленькой, на столе вдруг шустро появился белых хлеб, огурчики, большие миски с наваристым борщом, сало в нарезку и, как водится, в заключение, та самая бутылочка с рюмочками. Хозяйка каким-то чудом успела переодеться и привести себя в полу торжественное состояние – на груди у нее блестела мельхиоровая брошь с янтарем, в волосах голубела заколка с местами утраченными стразами, от впадинок тела пахло травянистым наваром зеленого чая – то ли настоящего то ли духов, Жорж не разобрал в волнениях событий последних часов. Выпили по одной, по второй, и вот первые, самые вкусные ложки настоящего борща, с капусткой, на свиной косточке вслед за обжигающей холодной горелкой согрели желудок золотом живописных пятен жира и картошечкой. Жизнь явно стала налаживаться, несмотря на испытания и сложности международных путешествий. Глаза старых знакомых заблестели. Мелькали рюмки и воспоминания, люди и лица, выписывались изгибами изломанные судьбы и переплетались события. Это был тот случай, когда odnoklassniki.ru случились в оффлайне – формат был примерно такой же – много фотографий, много слов и эмоций, иконки с лицами друзей плюс щедрая приправа отголосков забытых чувств. Люди, которые не виделись без малого лет, снова встретились. Узнать в сегодняшней Татьяне Васильевне ту Танечку, которая носила белые носочки под сандалии и так потешно смущалась, когда Жорж на правах взрослого и оформившегося кавалера властно расстегивал пуговки ситцевого платьишка на груди, после поллитровки было легко и даже приятно. Бывшие любовники, повинуясь глупому и обреченном чувству взаимного тяготения, свершили то, ради чего их и свела судьба – путем нехитрых упражнений убедились в том, что в темноте все стройные женщины – девушки, а все моложавые дедушки – практически юноши … особенно если их в этом пылко поддерживать. Жорж, утомленный сплетением тел, алкоголем и переживаниями, мгновенно уснул, не успев даже отвернуться к стенке, по своей деревенской привычке. Проснулся он в прекрасном состоянии души и тела только к вечеру – сказывался, видимо, психологический шок. Татьяна чем-то счастливо и увлеченно бренчала на кухне. В дверь постепенно заползали низом и заполняли всю комнату зовущие запахи тушеной утки, печеной картошки и майонеза салатных заправок. Жорж быстро навел порядок в усах и шевелюре перед зеркалом, улыбнулся своему отражению, подтянул живот и, приосанившись, – есть еще порох в пороховницах! – шагнул на кухню, в свою маленькую дорожную сказку. Его встретили глаза заинтересованной и вдохновленной женщины, и почувствовал Столбунский, что благодарен он белобрысому таможеннику с его фрикативным «г», за то, что ссадил, сучий потрох, его, ударника труда, старшего сержанта запаса, кавалера значка «Отличник боевой и политической подготовки», на забытом богом и евросоюзом первом попавшемся украинском полустанке. И понеслись дни, полные любви, неги и погружения в приятный забытый семейный быт для нашего загулявшего холостяка… Как вы понимаете теперь, задержка в описании путешествия Жоржа вызвана была вполне объективными факторами. Даже причинами. Не то, чтобы лень Жоржу было писать путевые заметки, а просто путешествие это с приключением любовным выбило его напрочь из публицистики, где так нужна была бы наблюдательность нашего сельского корреспондента. И погрузило из сухого жанра в роман совсем иной фривольности, натурально – в дамский роман - роман про любовь, утраченные и разгоревшиеся вновь чувства, где что ни абзац – сплошные эмоции и розовые сопли. А в таком штиле Жорж ни то что писать – даже думать не любитель – при первой же попытке предательски щеки пунцовеют, и улыбка стеснительная наползает на все мужественное лицо Столбунского. Не приучен он к тонким материям. И, я полагаю, надо простить ему эту маленькую слабость – пусть пока наслаждается неожиданным подарком судьбы в осеннюю пору жизни человеческой – чтоб у него было исключительно как у Пушкина – «Прекрасная пора – очей очарованье!», а не дождливый слякотный пейзаж, как это часто бывает у других. День третий (путешествия,
а так уже, пожалуй, и 10-й). Пора и честь знать. Снова в плацкарт. Прощай,
Украина! Шли дни, в свои права постепенно вступала весна. Романтика пропитывала воздух, палисадник и простыни. Хорошо было у Тани, но Жорж, не привыкший к сытой и спокойной жизни в женских объятиях – уже сколько лет прошло, как он жил бобылем – начал тосковать. Вроде бы все и хорошо было – порядок-распорядок, сытая жизнь, любовь-морковь и всякие там прикосновения, от которых не только мысли, а кровь закипала – прям как в молодости. Однако внутри у Столбунского разрасталось беспокойство непонятной природы. Наверное, это давала о себе знать та сила, которая перемещает племена, людей и целые народы с континента на континент – то ли в предчувствии грядущих перемен и изменений, то ли просто так - от раз и навсегда заложенной в них программы, которую можно описать одним словом – «расселяйся!». Таня с грустью приняла решение Жоржа, но удержать своего бывшего-нынешнего не могла. Не потому, что скалки не было под рукой крепкой или она не умела обходиться с противоположным полом. Просто она прекрасно понимала – Жоржу нужно завершить свое путешествие, ему просто не надо мешать: «своє повернеться, чуже - відірветься!» - так говорила ей бабушка и мама. Жорж получил с собой новый чемодан – полный вещей Татьяниного «бывшего», к счастью, практически идентичного по размеру нашему герою, что сильно упростило подбор одежды. В новой шляпе с дырочками (летний вариант, так же популярный на гомельщине среди местных «пикейных жилетов»), с новым похрустывающим чемоданом, чьи недра легко проглотили не только спортивный костюм, но и вполне приличную «тройку» из серого габардина, с парой сменных рубашек и прочей мелочевкой, в туфлях «Скороход» на микропорке, с авоськой, набитой снедью в руке, Жорж загрузился в ночной поезд на Дальний Восток. Подруга, пользуясь служебным, спроворила новый проездной документ взамен утерянного . «Ты там это – пиши, что ли … »- сказала Таня на прощанье, задержав руку Жоржа в своей. «Так, конечно же – обязательно буду!» - ответил Жорж, прекрасно понимая, что даже адреса ее не знает. Подруга обняла на прощание своего белорусского друга, прижав его седую голову к своей многострадальной груди… Поезд застрекотал на стрелках, медленно мерцая ассиметрией красных фонарей на корме, унося Жоржа. Граница была пройдена, пусть и в два приема, и впереди Путешественника ждало 12 часов по скоростным дорогам восточной Украины, да Харькова, где у него была пересадка на поезд Харьков-Хабаровск. Поезд шел через Бахмач, Сумы, Тростенец. Неторопливо и рассудительно. Он не останавливался на каждом переезде, нет! Это же был все-таки скорый поезд. 400 с небольшим км за 9 часов – не шутка - экспресс! Железнодорожный путь по Украине был так же извилист и запутан, как и судьба этой многострадальной окраины, неожиданно для себя самой ставшей страной благодаря алчности Ельцина, Шушкевича и Кучмы и халатной неосмотрительности Хрущева в части южных причерноморских её территорий. Но Жорж, умостив свой чемодан под голову в 3-15 утра, не удостоил вниманием ночные пейзажи обжитой землицы, где радимичи и сиверцы более 1000 лет назад пытались сначала противостоять полянам, а потом смирились таки под властью вначале киевских князей, а потом и литовских. В голове у Жоржа крутились свои картинки, поднятые из небытия далеких уголков памяти, присыпанных пеплом рутины десятилетий – его комсомольские годы. Запах свежего жита, ночная рыбалка на Беседи, шум и крик на сельской свадьбе, рождение сына. Потом память почему-то услужливо подвинула картинку с телевизором и выступающей «мумией» Брежнева. Столбунский встряхнул голову, чтобы избавиться от этого малоаппетитного наваждения и незаметно для себя провалился в тягучий полустаночный сон. Голова ёрзала по коричневому дермантину чемодана, тоскливо скрипел и шуршал вагон на каждом стыке. Полуночники (такие обязательно есть в каждом поезде) в грязных майках громким шепотом делились друг с другом эмоциями между рюмками теплой плацкартной водки. По коридору бесконечно ходили сменяющиеся пассажиры и шастали подозрительного вида ханурики. Но Жорж уже не обращал внимания на это. Он спал. И сон его был чернее ночи – непроницаем и лаконичен – черная пропасть поглотила его и выплюнула, изрядно пожевав прическу, в полдень, когда поезд приближался к Харькову. Большой и старый русский город, со своей длинной историей, пыльный и размазанный по пространству, огромной урбанистической кляксой наезжал на поезд, засасывая его в свое железнодорожное облое чрево. Вокруг становилось все меньше избушек и мазанок, все больше – домов. Появились линии трамваев, по улицам ходили люди и стояли машины. Столбунскй смотрел в окно и подмечал различия с Гомелем – самым главным городом его жизни – не так грязно, вокруг много пошарапанного и облезлого - не в пример Беларуси – но все как-то живенько и бодро. Поезд тем временем доплелся до вокзала и выплюнул из себя пачку пассажиров, а сам вскоре укатил на юг, к теплеющему морю, в Адлер. Жорж с практически новым чемоданом зашел в здание вокзала, примерился ко времени, и понял, что 7 часов до своего поезда «Харьков-Хабаровск» надо занять чем-то более увлекательным, чем разглядывание шелухи семечек на полу. Столбунский обменял 10 долларов США на белорусские гривны, сдал чемодан в камеру хранения, предварительно замкнув на ключик его хромированный блестящий замочный механизм. Впереди оставалось 6-30 до посадки и целый город. Для понимания ситуации необходимо уделить пару слов самому Харькову, потому как для Жоржа, в Минске бывшем всего пару раз, любой город больше Гомеля (это сейчас в нем сейчас живет примерно 700 000 населения, а в 7-е не было и 300 000) – мегаполис. А Харьков с его 1.5 миллионами населения для простого сельчанина из Гомеля был однозначно огромным. Тут было чему удивляться – Харьков издавна играл особую роль в подбрюшьи Российской империи – начиная с середины позапрошлого века, город бросился в индустриализацию, а век спустя стал главным транспортным узлом всей Юго-Восточной Европы. Накачанный в советское время интеллектуальной элитой, он и сейчас - главный научный, индустриальный, транспортный и студенческий центр страны – своей новой хозяйки – Украины. В бывшем Союзе по сути Харьков был номером 3 в упомянутых табелях о рангах – науке, индустрии и грузоперевалке. Городу более 450 лет. Он даже и столицей был, но три четверти века уступил эту сомнительную радость Киеву, в 1934. В общем, город высококультурный и основательный, далеко не провинциальный.
Перед Жоржем развернулся с самых первых шагов дивный южный (по российским меркам) город, полный воспоминаний о различных эпохах. Сталинский ампир привокзальной площади терялся в рекламе нового века. Эклектика, так знакомая многим по Москве, прочно пустила корни на благодатной для девелоперских экспериментов почве бывшей столицы Украины. И модерн первых лет советской власти, и добротные особняки купеческих сословий с барочными выкрунтасами, и новомодный хай-тек – все смотрелось органично на харьковской земле.
Жорж шел по Полтавскому шляху и внимательно изучал вывески на украинском, таком понятном простому белорусу. Шел Столбунский не торопясь, смотрел внимательно, иногда перекуривал увиденное в сторонке или на лавочке, наслаждаясь теплым днем и приятным ощущением некоторой суеты большого города.
Жорж догулял до станции метро и подумал – а не испытать ли судьбу? Однажды в Минске его штанина попала в эскалатор, когда он маленько замечтался при спуске, и с той поры Столбунский несколько осторожничал пользоваться подземкой даже при случае явной необходимости в те немногочисленные наезды в Минск, которые порой случались в его судьбе.
Посмотрел наш путешественник на толпу, которая из темного жерла подземки выплескивалась с ритмичностью подходящих поездов – и не решился, заробел. Вместо этого пошел дальше по городу, незаметно присматриваясь к ценникам на мороженное. В процессе фланирования каким-то чудом Жорж набрел на площадь с фигурами героев Ильфа и Петрова, его любимых писателей-сатириков ( из отечественных авторов, разумеется). Столбунский не смог устоять и приложился натруженной мозолистой пятерней к латунной крышке. Слезы навернулись у него на глаза – еще никогда ранее он не прикасался к литературе так сермяжно, по простецки. Нахлынули бессмертные строки из «Золотых стульев», и наш старик, как тот самый Ромуальдыч, тоже присел на лавку, но портянку, правда, решил не нюхать. Да и не носил Жорж портянки уже лет десять. Подсчитав наличность, Жорж прикупил на улице пару пирожков и заел их прекрасно исполненным мороженным в вафельном стаканчике. Мороженное было маслянистым и вкусным. Пальцы, испачканные его потеками, пахли детством и животными жирами. На солнышке Жоржа приморило, он надвинул шляпу на брови и немного подремал. Из этого блаженного состояния его вывели довольно чувствительные толчки. Столбунский приподнял свинцовые веки – перед ним стояли два стража местного порядка, молодые парни в зимних черных шапках с бляхами, все в синем, из-под которого торчало что-то по близорукости резиновое и длинное. Активно употребляя фрикативное «г», полицаи на чистом южном русском вежливо поинтересовались у Жоржа его планами на ближайшее будущее и, на удивление, внимательно выслушав его сжатое повествование, пожелали удачи и удалились, украдкой лузгая семечки. «Да, цивилизация!» - подумал про себя Столбунский. Не бьют, в кутузку не волокут, чемодана не лишают. Еще и пожелали чего-то приятного. Вот она, независимая страна, вдали от диктатуры. Жорж приподнялся, встряхнулся и, вдруг увидев на часах начало шестого, заторопился на вокзал. По точно такому же маршруту размашистым шагом он направился обратно и через полчаса обреченно понял, что заблудился. Не желая выглядеть простачком, Жорж пытался самостоятельно взять правильный азимут – ориентировался по солнцу, по трамваям и троллейбусным проводам, по полету голубей и запахам, но все напрасно – в итоге в шесть вечера он обреченно осознал, что заблудился. Ему было стыдно и неудобно. Но дорогу он все-таки спросил. Добрая харьковчанка преклонных лет, к которой он обратился, была предельно любезна и даже довела Жоржа до остановки маршрутки, которая и домчала Жоржа в несколько минут за последние гривны прямо до вокзала. Опасаясь от себя глупостей, Жорж забрал их камеры хранения чемодан, убедился в сохранности замков и заранее вышел на перрон, чтобы точно не промахнуться мимо своего поезда. Он решил больше не рисковать. Мимо проходили пассажиры, город жил своей жизнью, но Столбунский не обращал внимание на всю эту суету. Его мысли вернулись в Хоробичи, где в это время, вернувшись со смены, Таня варила борщ и поглядывала на пампушки, поднимающиеся в печи… Жорж без приключений попал в свой вагон, занял верхнюю полку в своем плацкарте. Побежали часы мерного длинного путешествия. После ужина половинкой вареной курицы с луковицей и картошкой (спасибо подруге!) Жорж под Валуйками с достоинством встретил наряд таможни и полицейских. Впрочем, в этот раз все прошло на удивление как-то обыденно и без приключений. Одни проверили – ушли, вторые пришли – проверили. К половине второго все устаканилось и поезд стал пересчитывать стыки полотна на российской территории, он шел по Белгородчине. Жорж купил себе белье, вытянулся во весь рост, как белый человек, накрылся простынкой и провалился в сон, забыв про натруженные находившиеся ноги, в один миг оставив позади все хлопоты ушедшего дня. День 4-й.
Центральная Россия глазами Жоржа. Столбунскому предстояло прожить очень длинный и полный впечатлений день. И вот почему. Путь скорого пролегал из центральной России в Поволжье. Расстояние, которое Русское царство Московское прошло за два столетия, наш земляк легко покрывал за день. Жоржу предстояло сегодня доехать до Самары, через Белгородчину, по краю Воронежской области, через пензенскую и Саратовскую губернии, по местам историческим и бывалым, помнящим подвиги наших дедов, прадедов и их дедов и прадедов, а также их дальних родственников. Расписание движения было следующим:
А маршрут вот таким, аж под тысячу километров:
Поезд постепенно забирал на север по мере продвижения к востоку, но к удивлению Жоржа, весна в эти края, видимо, пришла раньше и более напористо, чем в родную и уже далекую Рудню. Столбунский лежал на свое полке и, свесив благородно седеющую голову вниз, наблюдал за пейзажами окрестностей Новохоперска. Где-то на просторах Интернета Жорж раньше прочитал, что Белгородчина относится к наиболее экологическим благоприятным регионам России. И в каждом полустанке, в каждой речушке, в каждой деревне Жорж искал подтверждение этим сухим данным. Маршрут проходил в основном по областям, подвергшимся активному антропогенному воздействию – полей было больше, чем лесов, но земля была симпатичной и милой – природа казалась нашему герою дружелюбной и смирной, прирученной веками активного хозяйствования человека, преимущественно в аграрном направлении. Примерно такая же картина наблюдалась и в Воронежской области. В Новохоперске стояли минут десять. Этого времени Жоржу хватило, чтобы не спеша размять свои затекшие конечности, препоручить драгоценный чемодан заботам соседки-мамаши, вывозившей двоих милых девочек позднего дошкольного возраста из Харькова в Сызрань – к бабушке, на Волгу.
Вокзал молодого Новохоперска (основан в 1779 на «Ордобазарной дороге» из Астрахани в Москву через Рязань) был основателен и незатейлив. Людей утром на платформе было немного, и Жорж вдоволь надышался гекалитрами экологически безукоризненного воздуха, смакуя его между затяжками «Магната», которые он взял в дорогу вместо привычной «Пущи», чтобы в длительном путешествии выглядеть презентабельно и состоятельно.
Слово «магнат» напоминало нашему путешественнику прошлое фамилии его деда по матери – Гулевича, особенно период XVI века, когда род активно почковался на разных там Воютинских да Дроздовских, постепенно магнатизируя собой Юго-Западные русские земли – Волынщину да Галичину, которые сейчас некоторые украинские националисты искренне считают исконно своими. Новохопёрск, расположенный на Хопре, притоке Дона, имел прямое отношение ко всем бунтам, прокатившимся в связи с казацкими волнениями через Российскую империю. И этим он также был близок Столбунскому, со всей болью и сожалением переживавшим историю подавления бунта Костюшко в русских землях Речи Посполитой. Ментальная близость, мгновенно возникшая между Жоржем и Новохоперском привела к тонкому душевному порыву нашего белоруса – он угостил сигаретой стоящих рядом со зданием вокзала мужчин утренней славянской наружности и вступил в рассудительный разговор о судьбах земли нашей. Мужички оказались словоохотливы и открыты. Бригада строителей, они собирались на заработки в Воронеж. В неторопливой беседе работники поделились со Столбунским видами на урожай, последними сводками о беспределах на рынке внутренней миграции и своими ожиданиями на получение вознаграждения в конце сезона. Беседа постепенно перешла на экономические и политические темы, и, очевидно признав в Жорже не местного по его говору, местные поинтересовались - откуда он едет. Услышав магическое для жителей регионов российских слово «Белоруссия», мужички обступили Жоржа кольцом и забросали актуальными вопросами, которые крутились возле одной главной темы – «Батька – молодец!» да «Нам бы такого хозяина». Все робкие попытки Жоржа путем сравнительного анализа обратить внимание подневольных каменщиков на существующие квантовые разрывы в осуществлении управления экономикой и некоторые перекосы в прикладной демократии Белорусской Джамахирии, были разбиты одной фразой самого мудрого из собеседников Столбунского - седого крепкого мужчины с металлической дугой передних зубов на бастионах нижней челюсти: «Он у вас хозяин, и народу при нём живется легко и понятно, он о них думает и заботится. Не то, что наши!». Его товарищи ободрительно загудели, закивали головами в одобрении этого вердикта. Жорж не решился возражать, и, пожав на прощание мужичкам руки, сделал 10-минутную вылазку в городок, поминутно огладываясь на предательски настроенный к отправке поезд. Честно говоря, весь Новохопёрск как город и состоял из здания вокзала – смешно сказать – во всем городе проживало менее семи тысяч населения. Правда, были свои красоты и достопримечательности – храмовый комплекс и типовое здание поликлиники. Горожанам явно было где креститься, венчаться, производить потомство и, в случае завершения жизненного пути – в городе наличествовала необходимая инфраструктура для отпевания и проводов в мир иной.
Новохоперск был похож на любой провинциальный российский город – хотя об этом Жорж мог еще и не знать – не хватало наблюдений и опыта посещений глубинки русской. Новохопёрск был выстроен как будто по некой унифицированной кальке и обладал всеми яркими характерными мазками той самой провинциальности, которая гонит алчную до света неоновых огней молодежь в города – на панель, в ВУЗы и техникумы, или просто на любую работу в офисе – подальше от окучивания картофеля, неизменной картинки событий, привязанных к сельхозкалендарю, бытовой разрухи, нищеты и произвола всесильных местечковых властей.
В случае Новохопёрска картинка несколько скрашивалась южными штрихами – силуэтами пирамидальных тополей и красными железными крышами псевдо-мазанок. Жорж немного побродил по городку, который в эти ранние минуты жил своей жизнью. Горожане спешили по своим делам, молодежь на капотах «девяток» и «десяток» лениво лузгала семечки, запивая пенным. На улицах, объезжая лужи и выбоины, неторопливо двигался разнообразный транспорт – от реликтовых праворульных тойот до вполне новых, видимо, купленных по программе утилизации, уазиков буханочного дизайна. Столбунский решил далеко не отходить от своего чемодана и загодя вернулся к своему вагону. Оставалась нерешенной одна проблема – полное отсутствие русской наличности в карманах. Но по причине ограниченности банковского сервиса в городе на притоке Хопра, и временных лимитов Жорж решил не торопить события, благо еда еще оставалась, а чай добрая проводница отпускала в долг под залог предметов багажа и одежды. Наконец поезд неторопливо тронулся и зацокал по бесконечным стрелкам на выезде со станции, пока не втянулся в ритмичный стук железных копыт по дугам железного пути. За Новохоперском поезд простучал по живописному мосту через реку Хопёр. Жорж прильнул к стеклу вагонного окна – он очень любил реки и речушки. Сердце кольнула ностальгия по Беседи, но, справедливости ради, Хопёр был не в пример больше и живописнее – он скорее походил масштабом на Сож. Места, через которые проходил маршрут поезда через Воронежские земли, вообще отличался редкой красотой и интенсивностью чарующих пейзажей пробуждающейся от зимнего сна земли. Столбунский ехал и уже просто физически начинал ощущать размеры земли русской – а ведь путешествие только начиналось! Да, земля эта была чуть другой, не такой как родная и обжитая Беларусь, расчерченная на квадратики коммуникациями и инфраструктурой долгого присутствия восточных славян на задворках Западной Европы, эта земля была более широкая и просторная, что ли… как будто кто-то растянул во всю ширь молодецкого размаха меридианы и широтные линии здесь, чтобы не теснились они на местности и не путались под ногами во время таких вот путешествий.
В вагоне Жорж незаметно для себя оказался вовлеченным в знакомство с пассажирами. Оказалось, что в его плацкартном квадрате вместе с ним до Хабаровска ехала одна попутчица – свежая пожилая женщина, страшно похожая на преподавателя младших классов – в строгой кофте и белом воротничке вышитой блузки, с еле заметным шиньоном на голове. Ее живые карие глаза на хорошо сохранившемся лице светились непреклонной уверенностью в собственной непогрешимой справедливости, а властные морщинки по краям рта указывали на опыт укрощения любых проявлений человеческой наивной строптивости. Она назвалась Галиной Ивановной. Возвращалась домой, в Хабаровск, от дочери, живущей волей судеб в Харькове. Остальные пассажиры представляли собой калейдоскоп местных перевозок – кто-то ехал до Пензы, кто-то до Сызрани, кто подальше – на Урал. Но основная масса перемещалась один-два перегона в масштабе области – с ними долгие разговоры вести было бесперспективно, и даже знакомится – почти бессмысленно. Ведь мы же не завязываем обычно знакомства с кадрами в фильме? Хотя нет, некоторые этим не брезгуют. Но не Жорж. Он, основательный и практичный мужчина, был чужд любых проявлений сиюминутности.
Поэтому он не форсировал события, аккуратно присматриваясь к Галине. Тем более рваные неглубокие раны, нанесенные свежим расставанием с Таней, еще не окончательно зажили в его чувствительной и ранимой душе, так легкой на разрывы и повреждения виртуальных тканей. На границе с Волгоградской областью поезд остановился в Поворино. Название этого местечка заставило Жоржа усмехнуться. А зря! Ойконим (первоначально здесь была деревня Поворино) произошел предположительно от русского диалектного повора - «изгородь, прясельная городьба». Городом стало Поворино в 1954 году. В истории свой след оставил в основном тем, что в 1917 году, станция Поворино была занята казачьими частями, верными Корнилову, что послужило поводом для конфликта между Корниловым и Временным правительством. Вписался все-таки в историю городок! Тем не менее, сейчас в Поворино живет без малого 20 тыс. населения. Но много ли увидишь с перрона? Почти ничего, так - достаточно чистый вокзал, с первыми попытками цветения на советских клумбах.
Да толчею вагонов и составов на путях, через которые можно лишь наблюдать силуэты городских «высоток» - водонапорной башни паровозного депо, да храма в центре городка:
Следующим городом на пути в Свободный стал Балашов, который принадлежал уже к Саратовской области. Город-стотысячник при железной дороге. Коих в России, наверное, сотни. Немного мануфактур и лавчонок, краеведческий музей да вот такой еще литературно-исторический мазок - в Балашов летом 1917 года ездил к своей возлюбленной Елене Виноград Борис Пастернак, автор стихотворения «Балашов» и ещё нескольких, связанных с городом. Напоследок для эрудиции – балашовское летное училище в свое время закончил Ковалёнок, земляк Жоржа, космонавт. В Балашове Жорж не выходил. Что там за пару минут сделаешь? Да и разморило его немножко в духоте вагонной. Затем вскоре поезд остановился в Ртищево, чтобы к обеду успеть в Сердобск. Особых впечатлений у Жоржа, кстати, Ртищево не оставил, а зря. Это ведь был по сути самый древний форпост растущей империи на юго-востоке. Уже в XVI веке здесь было замечено поселение, жители которого считали себя выходцами из …. Перемышльской земли! Но Жорж, увлекшись разговорами с Галиной, интерес к здравым рассуждениям которой начал увлекать Столбунского, не ощутил тонкого воздействия исторических параллелей, которые столпились в этом узловом городке, соединив историю XVII века в роде Гулевичей (была у нас в роду такая «зацепочка» - Симеон-Сильвестр Гулевич — православный епископ перемышльский и самборский (1635—1645) и этом городке на Хопре, разнесенных тысячами (!) километров.
Ведь именно в это время «наши» Гулевичи двинулись с родимой Луцкой земли, с Волынщины, на северо-восток, к будущей Рудне в Могилевской (могилевской она числилась поначалу, тогда еще, до попадания в гомельский повет) земле. Это потом Жорж, прочитав постфактум про все точки своего путешествия в Интернете, хлопнет себя по лбу так, что останется синяк – «Просмотрел!». Но сейчас ему было не до того. Поэтому оставим на минутку нашего товарища, чтобы раскрыть тему связи волынян с Ртищевом до конца, насколько это возможно по прошествии 4-х полных веков. Итак, в 1666 году в селе уже значился церковный приход. До 1723 года оно называлось Покровским — по названию церкви. Что интересно, жители села были приписаны к Хопёрскому приказу, но являлись крепостными разных помещиков. То ли из-за непокорной крови наших земляков, пришедших с самборщины, то ли по какой еще исторической особенности, но Ртищево частенько оказывалось в центре (или центром?) разных скандалов и заварушек. Тут был и мятеж чехословацкого корпуса, и располагался центр так. наз. Тамбовского восстания. Бедный город пытались дважды переименовать уже после того, как он из Покровского стал Ртищевым – в честь Ежова и Коллонтай, и даже на полном серьезе – Э.Пьехи (не знаю, как бы он произносился? – Эдитопьешеск, Эпьехск? – но в любом случае в этом я вижу неосознанную тоску по родной Польше местного обрусевшего населения). Так и живет этот неспокойный город на реке Ольшанке, основанный волынянами. Хорошо, что не дулебами.
Сердобск, принадлежавший Пензенской области, встретил Столбунского теплой погодой и ярким солнышком. Наш путешественник не сдержался – выскочил на перрон покурить свои магнатские сигареты и посмотреть на славный и уютный небольшой жилой островок, основанный по приказу самого Петра I. Кстати, назван был форпост, затем село, а затем и город по имени реки Сердоба. Пришло время обеда, и Жорж пригласил Галину разделить с ним остатки его скромной трапезы, заботливо спроворенной руками Татьяны. Женщина не отказала, вернее не смела отказать – в ее возрасте и положении одинокой дамы позднего ягодного возраста даже случайными знакомствами с такими видными и позитивными представителями противоположного пола, как Жорж, не разбрасываются. Она выложила немного солений и рыбные котлеты к останкам жоржевской крицы и картошки. Трапеза удалась. Галина с интересом расспрашивала Жоржа про происхождение его столь необычного в наших краях имени, а попутно рассказывала историю своей жизни – от комсомольских лет на всесоюзной стройке (меж тем Галина упомянула, что в семидесятые «поднимала» Гомсельмаш) до замужества за футболистом донецкого металлурга, из-за чего она и осталась в Украине в после-перестроечные годы. Про сына, который закончил мореходку и после службы управляет сейнером в Японском море, про непутевую дочь, которая в Харькове развелась с мужем-алкоголиком («а ведь я же говорила ей с самого начла – не пара он тебе!»), и на руках имеет двух дочерей и вынуждена работать на двух работах, чтобы концы с концами связать. В общем, обычная житейская история молодой пенсионерки, чья жизнь размазалась по обширной топологии бывшего СССР – от Беларуси до Дальнего востока. Однако Жорж при упоминании комсомольской стройки Гомельского завода сельскохозяйственной техники на секунду напрягся – что-то внутри шевельнулось и заскреблось. Дело в том, что советские времена, в середине семидесятых, когда шумела и кипела всесоюзная комсомольская стройка в Гомеле, он входил в штаб строительства, где обеспечивал транспорт строительным организациям. По путевке комсомола, как лучший из лучших по своему району. Тогда на время он променял штурвал комбайна на каску и телефон. Стал на время администратором, управленцем. Эх, веселые были годы. Тысячи парней и девчонок со всего Союза в едином порыве – днем строили и создавали, а вечером до боли в суставах и ступнях играли на гитаре, плясали и активно создавали новые ячейки общества. Жорж внимательно присмотрелся к Галине и вдруг его как будто окатило кипятком – неужели это Галя Шатило – та самая тонкая брюнеточка, которая работала в штабе строительства культоргом? Недотрога и педантка, которая прежде чем зайти в штаб надраивала свою обувь так, что она сияла?! Та, которая пела русские романсы так, что сердце замирало?! - Ваша фамилия не Шатило случайно будет? – поинтересовался, чуть запинаясь Столбунский. - Да, в девичестве…. А как вы узнали? Вы что, волшебник?! Экстрасенс? – глаза Галины округлились. - Можно сказать и так, но в семидесятые в Гомеле меня звали по другому – «Георгий, самосвалов всех начальник и прицепов командир!» - усмехнулся Жорж. - Не может быть! – только и смогла выдохнуть Галина. И тут ее прорвало – из чопорной и дистанцированной учительницы на миг она превратилась в ту самую девушку с черными глазами, на которую Жорж даже не смел заглядываться по тем временам – у нее в ухажерах числился сам нач.штаба и еще куратор из ЦК, который изредка приезжал с помпой, при красной кожаной папке, полной бумаг, на черной «волге». Нахлынули воспоминания. Закружили, увели, стерли десятки лет, увлекая в эмоции того времени, когда кровь бурлила, история печатала свой шаг, в скрижалях вечности ежечасно записывались новые гордые имена победителей, а в Гомеле планово росли индустриальные артефакты Госплана – новые корпуса завода-комбайностроителя. В таком состоянии Столбунский перестал следить не только за дорогой, но даже и за временем. Подумать только – такая неожиданная, фееричная встреча! Судьба как будто щедро отплачивала ему за годы затворничества и самоизоляции, проведенные в Рудне Столбунской, в хиреющем и вымирающем родовом гнезде Жоржа. Какая тут Пенза! Как подростки, наши собеседники зацепились языками – смеялись и плакали, заливались хохотом и хором вздыхали, вспоминая ушедших ровесников. Оставим их в этом состоянии близости душ, чтобы уделить внимание славному городу Пензе, который более чем достоин своего упоминания в нашем путевом отчёте. Славный город Пенза, с полумиллионами жителей, промышленный и транспортный узел, город славный и досточтимый. Не только как родина Павла Воли, комедианта, фигляра и комика, но и как основанный первоначально в виде крепости в 1963 году по указу царя Алексея Михайловича. Город лежит на семи холмах (ничего не напоминает?) на притоках Волги – Суре и Пензе (ранее Пиенза). Судя по оронимам, земли эти до заселения русским людом ходили ожидаемо под угро-финскими народами – мордвой, а ранее другими ираноязычными народами. Есть даже версия восхождения наименования «Пенза», восходящего к про-иранскому «пенджяп» - пятиречье. Но не будем судить их, ученых. Пусть себе забавляются. Это их святая обязанность и работа. Они за это получают степени и премии. Пензенцам средних веков скучать не приходилось. Её жгли ногайцы и татары. Регулярно. Пока не влились в многонациональную семью российского государства. Как ни странно, но в основании Пензы решающую роль сыграли прото-хохлы - черкесские (из-под Черкасс) казаки с левобережной Украины. В документах второй половины XVI века есть сведения о поселении у слияния рек Суры и Пензы, своего рода сторожевой заставе. Заселено оно было выходцами из Левобережной Украины. Обычно их звали черкасами. Поселение получило имя Черкасской слободы. Вот её-то в своё время и решили превратить в новую регулярную город-крепость Пензу. Такая занимательная штука - история. Опять налицо пересечение юго-западных русских с освоением восточных земель империи князей московских. Хотя, это и не удивительно – именно так и прирастала землей волость за волостью держава русская – руками и саблями казаков. Вольных людей, которые от засек запорожских дошли, почитай, до Японского моря, Крыма, Кавказского хребта и степей монгольских. И кто после этого скажет, что украинцы – это часть русской нации? Глупости – русские - это часть великой украинской нации, нации завоевателей и впоследствии великодержавных шовинистов, все попутавших в самоопределениях.
Город, кстати, активно стремится вернуть себе звание «самого зеленого города России». И ему это в целом удается, несмотря на тяжелое промышленное наследие СССР:
Через Пензу проходит дорога М5 – из Москвы на Урал. На южной окраине приютился аэропорт. Город высококультурный – пять театров, 14 музеев, 4 кинотеатра. Согласитесь, достойный соперник Гомелю, главному ориентиру для сравнения у Жоржа. Пенза славна своими уроженцами, среди которых прежде всего необходимо называть поэтов, литераторов, деятелей культуры: Лермонтова, Крылова, Белинского, Лескова, Салтыкова-Щедрина, Мейерхольда, Куприна, Вяземского, Бернета! Не город, а Парнас какой-то прямо. Кузница артистов и кудесников слова! Удивительно щедрое на таланты место. Слышал, П.Воля? Не посрами. Впрочем, поезд уже тронулся по направлению к Сызрани. Это день маршрута очень насыщен историческими и красивыми крупными городами, хотя Жоржу сейчас было маленько не до них. Это, к моему сожалению, создает определенные неудобства в повествовании, заставляя автора постоянно вести речь от своего лица, но из уважения к заслугам Столбунского, я охотно прощаю ему оплошность. Тем более как мужик мужика (к тому же земляк и практически однофамилец) я его прекрасно понимаю. Солидарность! Жорж, жги! И Жорж, как будто услышав меня, жёг. Они с Галиной уже сидели плечо в плечо. Жорж где-то раздобыл бутылку коньяка (у меня есть подозрения, что сердобольная Галина незаметно положила ее в чемодан, пока я описывал их прощание) и, судя по градусу взаимного шепота, коньяк расширял сосуды и границы дозволенного очень эффективно. Когда вагон остановился на перроне Сызрани, почти все содержимое бутылки перекочевало в желудки наших повзрослевших с момента славных семидесятых «голубков». Не хочется прерывать возрастающий полет их сближения. Поэтому обратимся к вечерней Сызрани, покинув, честно говоря, достаточно спертый воздух плацкартного вагона. Если бы Жорж смог пересилить себя и выйти хотя бы на минутку наружу, чтобы воздать должное Сызрани, он, возможно, прочувствовал бы величие этих мест. Шутка ли – город расположен в красивейшем месте, на правом берегу Саратовского водохранилища. Город не маленький – примерно в 200 тысяч населения с пригородами. И, что немаловажно – старый. Основан он был воеводой Козловским Григорием Афанасьевичем , участником русско-польской войны 1654-1677 , между прочим (бились за территорию Белоруссии в основном и центральной Украины, пока не поделили «честно», по Днепру)! Вот вам еще одна параллель между прародиной Гулевичей и Российской глубинкой XVII века. Когда-то Сызрань (название по реке Сызранка) был одним из центров мукомольной промышленности России. Город непростой и заслуженный - со своим Кремлем (в лице одной сохранившейся башни).
Кафедральным собором. И еще очень интересная черта – Сызрань – помидорная столица России (как Луховицы – огуречная). Оставим это на совести горожан. Тем более сезон помидоров еще наступил – проверит эти смелые утверждения не представлялось возможным никоим образом Сызрань – родина Алексея Толстого, того самого политзаключенного Синявского, который еще до Ходорковского будоражил умы диссидентов здесь и пиарщиков от политологии – там, по ту сторону берлинской стены. Что ещё? Надо напоследок упомянуть, что уникальным природным памятником, аналогичных которому во всем мире не более десятка, является находящееся глубоко под землёй в окрестностях Сызрани, посёлка Новокашпирского, своеобразное «кладбище» ихтиозавров.
В Сызрани поезд стоял недолго. Совершив обмен пассажирами, он двинулся дальше в Россию, в Самару, прибытие в которую ожидалось поздно вечером. А пока слева и справа по борту разворачивались великие русские равнины, щедро сдобренные грандиозными водоемами преимущественно рукотворного происхождения, в вагоне регистрировались нешуточные приливы страстей человеческих. Жорж и Галина в сгущающихся сумерках плацкарта под широкую палитру взглядов других пассажиров – от неодобрительных до равнодушных, перешли к невинным поглаживаниям конечностей и смущенным поцелуям. Коньяк продолжал свою провокационную работу, усиленную общими воспоминаниями и переживаниями тридцатипятилетней давности. Казалось, наша парочка позабыла где находится, игнорируя полное отсутствие романтизма обстановки. Но на этом, пожалуй, я прерву дальнейшее описание их забав, целомудренно развернувшись к описанию природы и выдаче справочной информации по маршруту. И в самом деле. Может показаться, что Жорж пустился в секс-тур по России, что далеко не соответствует не заявленным целям путешествия, ни сути происходящего с ним. Ну, подумаешь, так сложилось. Прямо карта так легла. Не спорю, Столбунский может показаться читателю неудержимым ретивым кобелем из Полесья, заряженного юбилейной радиацией Чернобыля. Уверяю вас, дорогой читатель, это далеко не так. Жорж и в мыслях не держит даже в такой пикантный момент никакой похабщины. Более того, его прикосновения – это как чат в одноклассниках.ру – они имеют скорее историческую ценность, чем скабрезный подтекст и полностью относятся к области общности человеческих душ, истории, и высоких устремлений. Так что не будем смаковать очевидные вполне подробности дальнейших физиологических деталей происходящего. Тем более, что Жорж и Галина – взрослые люди и только им решать, насколько публичными должны стать их развивающиеся в пошарпанном вагоне с антигигиеничными условиями чувства взрослых, бывалых в общем-то людей. Но, поскольку ничем, кроме петтинга различной глубины, Жорж до Самары не занимался, я предлагаю поговорить об этой славной цитадели русской новой цивилизации, знавшей, впрочем, лучшие времена в своем развитии.
Сама́ра — крупный город в России, расположенный на левом возвышенном берегу реки Волга в излучине Самарской Луки, между устьями реки Самара и реки Сок, административный центр Самарской области, важный экономический, транспортный и научный центр страны. Это шестой по численности населения город в России – в Самаре проживает без малого полтора миллиона жителей. 56 лет город звался Куйбышевым, пока в 1991 году историческая правда не была восстановлена усилиями неравнодушных горожан. Город вытянут вдоль реки на 50 километров, как многие города, растущие от реки. Пущую красоту его расположения придают холмы, на которых расположена волжская столица нашей великой родины.
Samar впервые отмечено на карте венецианских купцов Пицигано в 1367 году, а официальная дата основания крепости — 1586 год, когда по приказу царя Фёдора Иоанновича на берегу Самары под руководством князя Григория Засекина стала строиться крепость Самарский городок. На его основании русские выпросили разрешения у ногайского мурзы. Так все непросто было в те времена. В 1708 году Самара становится столицей Казанской губернии. Это была самая настоящая житница империи в XII-XVIII века. И вообще город всяко достойный и высококультурный.
И просто красивый. Но польского, украинского или белорусского следа в истории его возникновения искать не надо. Не просматривается. Точно так же как не просматривается к этому моменту интерьер вагона, в котором Жорж и его спутница продолжают под стук колес свои взрослые упражнения, стыдливо накрывшись казенной простынкой, поминутно съезжающей от их активных действий. Но оставим их до утра, пока скорый, отстояв свое в Самаре, двигается дальше – на Уфу, в которой собирается быть утром следующего дня. День 5ый.
Уральский. Утро встретило Жоржа ранним восходом солнца и хорошим настроением. Что-то толкнуло нашего героя изнутри в том самый момент, когда край солнечного диска. Показавшийся из-за горизонта. Стал наливаться апельсиновой желтизной. Почему-то оказалось, что Столбунский едет не на своей боковушечке возле окна, а на втором ярусе купейных лавок, обнимая надёжно скроенный стан крепко спящей гражданки. Выпитый вчера коньяк приятно подтормаживал мысли, и Жорж не сразу вспомнил, кто это мирно посапывает перед ним. Жорж, минуя разбросанные в различных фазах сна торчащие в проходах конечности пассажиров, в приподнятом настроении вышел в тамбур покурить. Там, не торопясь потягивая сигарету своего «Магната» натощак, путешественник вслушивался в звуки перестука колёс. И понял почему-то Жорж обречённо, что звуки эти другие, не так поют колёса на родине! Не так свободно и задиристо, что ли. Когда едешь по гомельщине, колёса родных электричек и поездов говорят сурово и чуть печально «тук-тук-с, тук-тук-с», с некоторым даже сепсисом в чугунном звучании – ритмично и уныло. А тут, недалеко от Уральского хребта, колёса выбивали какой-то сбивчивый фокстрот, выбиваясь из ритма и обязательных перестуков на стыках – вели себя весело, непринужденно и необязательно. Это наблюдение несколько озадачило Жоржа, впрочем, он не стал придавать значения своему экспресс-анализу звуковых ощущений – выбросил в щели тамбура докуренную до фильтра сигарету – и стал аккуратно пробираться на своё место, чтобы успеть насладиться открытием Уфы. Но вернёмся на секунду к самой дороге, оставив Жоржа в предвкушении знакомства со столицей Башкоторстана. Транссибирская магистраль, как некая черта, отделяющая на востоке России условно пригодные для осёдлой жизни земли от условно подходящих, пролегла по южной оконечности нашей необъятной Родины.
Жорж ехал через Харьков по её южной ветке, которая только в Омске совпадала с Северным ходом. А надо сказать, что в строительстве Транссибирской железнодорожной магистрали тоже была заметна рука земляков Жоржа. Некто Е.Богданович последовательно бомбардировал начальство своим проектом проведения путей от Москвы до самых окраин и, к чести его настойчивости и профессионализма, к концу XIX века руками тогдашнего министра путей сообщения Посьеты, которого Богданович, видимо, взял измором, дорога получила путевку в жизнь. Тогда дорогу собирались закончить в Омске. Строительные работы были начаты весной 1886 г., а в сентябре 1886 г. путь на Уфу был открыт. Руководил работами известный инженер К. Михайловский. Дорога строилась не мгновенно – нужно понимать, что для страны. Пусть и такой богатой, как Россия конца XIX века, к тому же ведущей перманентные военные действия, такой инфраструктурный проект был почти на пределе возможностей. К слову, в России с 1991 года не случалось ничего подобного ни по масштабу ни по высоте полёта стратегической мысли. Ведь дорога по сути и создала страну, связав разнородные удаленные территории каналом переброски грузов, войск, почты, путями, по которым перемещалась культура вместе с её носителями, технологии и образ жизни. По сути дела можно сказать и так – Россия тех лет – это Транссиб плюс царская власть. В отличие от Европы, которая последних двести лет развивается вовнутрь из-за случившегося тотального освоения территорий и ресурсов своей земли, восточные славяне, выражаясь словами Гумилева, еще продолжали двигаться вовне, рассеивая энергию пассионарного толчка на огромные территории. Занимательная информация с сайта transsib.ru:
Обратите внимания на фамилии инженеров – очевидно, что именно Речь Посполита дала основную прослойку образованных инженеров и проект-менеджеров для мега-проекта. Вот так простые «поляки», не гнушавшиеся работой, могли делать умопомрачительную карьеру в России. Так было сто лет назад, точно так же происходит и сегодня, когда и исторической родины Жоржа бегут тысячами будущие успешные менеджеры, управленцы и инженеры, технологи и строители в услужливо распахнувшую свои объятья матушку Русь. Скажу только напоследок - общая постройка Великого Сибирского Пути обошлась казне Российской империи до начала первой мировой войны почти в полтора миллиарда золотых рублей (1.455.413 тыс.руб.). Чтобы понять сколько это – в нынешних деньгах сумма была бы примерно такой – умножьте на 1 100 (приблизительно в столько раз инляция сбила рубль с «золотого» до нынешнего) и получим … 60-70 миллиардов долл. США. Но тогда и коррупция была не столь махровой, она вмещалась в первые проценты от общей суммы. Сейчас, пожалуй, и в 200 миллиардов долл. США не управились бы. Да и не факт, что построили бы вообще – вряд ли в современной России осталась инженерная сила, способная выполнить проектирование в таком объёме – с тысячами объектов инфраструктуры - мостами, эстакадами, туннелями, разъездами и т.д. и т.п. В общем, что и говорить, ехал наш Жорж не по путям железнодорожным, а по самому настоящему памятнику героизма, истории и музею инженерной мысли, ничего равной по масштабу никогда не осиливающей. Тем временем вагон постепенно проснулся, галдеж и суета заполнили все пространство многоярусной общаги на колёсах. Склоки в очередях в туалет, хлопающие поминутно двери, громкие женские голоса, крики детей и ор младенцев – привычная атмосфера бюджетного железнодорожного путешествия закрутила и понесла Жоржа от мыслей о вечном к заботам о мелочном и сущем. Галина уже проснулась и, скрыто излучая женские волны удовлетворения, возникающего обычно от осознания своей привлекательности и востребованности, накрывала к завтраку нехитрую самобранку. Сегодня до Уфы у них с Жоржем случились: сушки маковые, печенье «Юбилейное» с глазурью, чай в подстаканниках железнодорожного образца, сыр российский твёрдый, в составе бутербродов с маслицем, а также конфеты в шуршащих обёртках, на разворачивание которых чутко реагировали уши всех малышей в возрасте от одного до 14 лет по всему вагону.
Пока наш путешественник, не торопясь, усваивал углеводы совместно с жирами без намёка на присутствие в пище клетчатки и живых витаминов, кроме D и E (любой диетолог современного толка забился бы в праведной истерике от этого утреннего сочетания), поезд неторопливо вступил в предместья Уфы, пощёлкивая на стрелках металлом и виляя хвостом дальних вагонов на немножечко расшатанных за столетия перманентного ремонта путях. Уфа, чей абрис похож на голубку, вырезанную из бумаги, встретила Жоржа низкими крышами деревянных домов, постепенно переходящих в силикат построек середины прошлого века. Любой услужливый путеводитель скажет вам, что Уфа́ (башк. Өфө) — город в Российской Федерации, столица Республики Башкортостан, крупный промышленный, транспортный, спортивный, научный и культурный центр России. Тот факт, что город является многоконфессиональным религиозным центром, свидетельствует о том, что в городе остался костяк осёдлого населения сегодняшних башкир, которые формировались как нация в тесном взаимодействии с монгольским влиянием, распространявшимся на Запад. Уфа – город необычный, со своей гордостью и самоуважением. Любит местная власть свою вотчину и пестует её - Уфа совсем не зря выбрана для проведения саммитов ШОС и БРИКС в 2015 году, а также для проведения ряда мировых спортивных соревнований. Численность населения — 1 082 000 человек. Уфа — город-миллионник РФ, где с 2008 года сложился естественный прирост населения.
Согласно интегральному рейтингу ста крупнейших городов России за 2012 год Уфа занимает второе место по комфортности проживания, а согласно рейтингу Forbes за 2011 год город занимает второе место по инвестиционной привлекательности (!). Учитесь, братцы! Вот что значит – хозяин в доме. Эта местность во всю обозримую ширь исследованных исторических горизонтов была обитаема. Город стоит на узле вечной дороги с Востока на Запад – на одном из ответвлений Великого Шелкового Пути. На месте теперешней Уфы действительно был в древние времена богатый и большой город (вероятно, торговый как контактный центр для связи Средней Азии с Сибирью). Так, в XVII веке при работах по проведению новых улиц разраставшейся Уфы было найдено много древних могильников, в которых в изобилии попадались золотые и серебряные деньги и вещи. Что за народ проживал в городе достоверно неизвестно. Скорее всего, по примеру Хазарского каганата – всех понемногу – торговцы нации не имеют, в отличие от местного, стародавнего населения, которое, как показывает анализ митохондриальной ДНК, на удивление стабильно проживает в местах своих поселений тысячелетия кряду. Что важно – вокруг города были курганы. И до Аркаима относительно недалеко. Выводы делайте сами. В общем, когда в 1573 году башкиры добровольно попросились под корону уже Русских царей (так говорит история), они уже владели этими землями не первое поколение. Правда, теперь башкирами себя считают, согласно последней переписи, менее 20% от населения Уфы, уступая пальму первенства не только русским (коих чуть больше 50%), но и татарам. Время меняется, и лики мегаполисов и больших городов России унифицируются даже в национальном составе. Город Уфа богат, уже, правда не торговлей, а в основном промышленностью. Основа экономического кулака города – предприятия, которые занимаются нефтепереработкой, химией, машиностроением. «Белая кость» Уфы, впрочем, топливно-энергетический и машиностроительный комплексы. Ещё раз необходимо подчеркнуть, что Уфа получилась очень приятным городом для существования в нынешней России - по рейтингу, составленному Санкт-Петербургским Институтом урбанистики, Уфа занимает второе место по удобству проживания среди 100 крупнейших городов России на 2012 год. Наиболее благоприятный город по уровню жизни определялся из соотношения показателей цена/качество.
Из известных уфимцев
следуют отметить Спивакова, Шевчука из ДДТ (народного артиста республики, между
прочим), художников Ракшу и Нестерова,
танцора Нуриева, Довлатова, не нуждающегося в представлении и, естественно,
Эльвиру Набиуллину. Из локальны х героев, чьи деяния не сильно афишируются на
просторах всей России, но, тем не менее, кого обожают и боготворят на своей
родине, необходимо отметить башкирского поэта и писателя Мустая Карима
(«Черные воды», «Возвращение», «Европа-Азия», «Времена», пьесы «Страна
Айгуль», «Похищение девушки», «В ночь лунного затмения»). И, комплиментом сторону
Жоржа, пожалуй, отметим ещё и уроженца Уфы Кудаша Сайфи Фаттаховича
(1894—1993), ставшего народным поэтом Беларуси. Вот такая ниточка связи! Впрочем, Жоржу было не до
этих энциклопедических знаний. Он, завороженный, наблюдал в окно, как
раскрывается перед ним действительно симпатичный и приятный город. Ещё один
город, который больше Гомеля – один из десятков городов миллионников России,
размер которой Столбунский только начал осознавать. Когда поезд остановился на
перроне, наш путешественник вышел размять кости на удивительно опрятный
вокзал. Весна набирала свою силу и воздух наполнялся усиливающимся
предощущением счастья, которое игнорировать было положительно невозможно. Прошло
всего несколько дней с момента начала великого исхода Жоржа на восток, а
сколько новых впечатлений уже получено! «Это вот так живешь всю жизнь в своём
хлеву – думал Столбунский – и ничего этого не видишь! Смотришь телевизор,
жаришь себе яичницу, не видишь ничего, дальше ближайщей рощи и берегов
Беседи, видишь всё время одних и тех же людей. А жизнь – она же другая,
разная, богатая на картинки – нужно только поднять себя с лежанки на теплой
печке и отправиться в путь!» А впереди Жоржа ждали
Рипейские, как их называли в старину, а нонче известные как Уральские - горы.
Поезд после стоянки вобрал в своё чрево накурившихся и находившихся
пассажиров, терпеливо принял новую кровь с котомками и клунками , медленно
отплыл от края платформы и, набирая постепенно скорость, пошёл дальше на
восток. Мимо плыли небольшие
города, деревеньки и полустанки. Красиво стоял сосновый лес. Берёзовые рощи
тянулись на километры. «Красота какая! – восхитился про себя Жорж, приплюснув
нос к оконному стеклу, - у нас так деревья ровно и прямо не стоят! Видно, где
какая земля, такая и форма у ствола. Тут деревьям вольготно и хорошо, вот и
растут они ровнёхонькие и высочезные… А грибов, поди, меряно-немеряно», - с
грустью подумал Столбунский, дюже любивший забаву грибособирательства. Он
представил себе тусклые ряды трехлитровиков с моховиками, шеренгу литровых
банок с боровиками и бочки - с опятами, груздями и волнушками, которые стояли
у него в подвале. Подумал и загрустил – по дому, по хлеву, по грубке на своей печке, где так хорошо парить
старые кости после работы, натопив до красного каления… Но сентиментальная
пауза длилась недолго. Вскоре Галина отвлекла Жоржа предложением скрасить
тяготы путешествия умеренным употреблением легкого алкоголя. Извлеченная
бутылка хереса желтой этикеткой нагло звала и манила Столбунского. Устоять ей было
положительно невозможно! 1. Клумка, клунка Ударение: на первый слог. Значение: большая, нагруженная вещами сумка, мешок,
тюк, узел, котомка; мн. клýмки, клýнки, род. пад.
клýмок, клýнок, иногда клýнков – cобир. вещи, пожитки,
скарб, добро. Регион: Белоруссия, Брянская обл., Литва. Статус: регионально разговорное. Происхождение слова: от блрс. клýмка
"котомка, сумка", клýмак, клýнак "узел, тюк,
вьюк, котомка". ГРУБКА печь с лежанкой у малороссов. Полный словарь иностранных слов, вошедших в
употребление в русском языке.- Попов М., 1907.
Первый глоток сладкого крепленого вина совпал с появлением на горизонте горных отрогов. «Так вот вы какие – горы Уральские – робко подумал Жорж и почему-то вспомнилось ему: «Во глубине сибирских руд…», но Сибирь была здесь ещё явно не при чём, и Жорж налёг на вино. Поезд начал понемногу набирать высоту, но, к слову, это было не очень заметно, потому что на Южном Урале высота гор не велика – первые сотни метров обычно и технике не приходится особо напрягаться, преодолевая такие препятствия, тем более, что царские инженеры рачительно прокладывали дорогу таким профилем, чтобы она особо не забиралась ввысь – всё больше долинами, долинами… Природа стала очень живописной – горы, лес, речки.
Жорж не мог оторваться от созерцания. Красота пейзажей действовала на него магически. Но он отмечал, как резко начала отличаться наблюдаемая природа от привычной ему. Масштаб очаровывал. После плоской равнинной Беларуси, где маленький холмик уже казался горой, уральские ландшафты просто заставляли съёжиться хрупкую и чувствительную душу Жоржа своим величием. Он даже забыл про стрелы Амура (не реки, кончено же, а пухлого херувима с колчаном) и погрузился полностью в созерцание. К времени послеобеденной тягучей неги поезд постепенно преодолел размазанные по равнине горные кряжи и подошёл к Челябинску. Город суровых мужчин не старался казаться неприступным. Он таким и был. В окружении заводов, труб и ржавых остовов промышленных объектов, Челябинск встречал подъезжающих плотным дымом от многочисленных промышленных изрыгающих выбросы жерл. Плотная шапка свинцового тумана висела над городом так зримо, как грозовая туча. Впрочем, по мере приближения к центру города, шапка рассеялась и внутри «грозового кольца» город предстал вполне милым со своим уникальным лицом, пусть немного со щербатой улыбкой, проводя аналогии с человеческим образом, но достаточно располагающим. Как и все большие промышленно-транспортные центры в России, городу недоставало своей изюминки, он, как будто прорисованный под копирку, был одновременно похож на все российские молодые города сразу. Территория города располагается на бывших башкирских землях, собственно, и корни происхождения наименования Челябинск, скорее всего, ведут свою историю от речки и поселения Селяба. Но это только версии, впрочем. Сам Челябинск, заложенный как крепость в 1736 году, рос вместе с промышленным и рудным делом. Рос быстро, сильными толчками. В 1892 году город уже связывала железная дорога с Москвой. Это обстоятельство позволило городу с 20 тыс. населения за 13 лет увеличиться в три раза – до 60 тыс. Выросший из рабочих поселков, Челябинск и сейчас представляет собой не цельный монолитный город, а, скорее, ожерелье нанизанных друг на друга районов, которые только в последние годы заботами губернатора с фамилией Юревич стали связываться в удобно состыкованную дорожную сеть.
К сожалению, Жорж не смог посмотреть центр города с его «Кировкой» - где здания конца XIX века соседствуют с почти что небоскребом офисного назначения, расположившимся в самом центре гордости челябинцев – пешеходной улицы с многочисленными бронзовыми фигурами-памятниками, вписанными в городскую ткань:
Челябинск находится практически в географической точке центра Евразии, и этим как минимум гордится. Рядом с городом есть целый ряд мест, где установлены указатели Европа-Азия, причем каждое такое место считает себя уникальным и единственно верным, чтобы не разочаровывать немногочисленных туристов добирающихся до линии, где Европа и Азия разделены незримой чертой. Город стоит на сравнительно небольшой речке Миасс, которая в черте Челябинска превращается в достаточно внушительное водохранилище. Тот, кто любит этот город, обязательно найдет пару приятных и добрых слов для него, а также сумеет сделать роскошно привлекательные картинки – вот как здесь, в этом блоге.
Ещё в период первых советских пятилеток Челябинск стал одним из крупнейших в стране промышленных центров. Если к 1919 г. в городе действовало лишь два предприятия, то с начала 1930-х начали свою работу тракторный, абразивный, ферросплавный, станкостроительный, цинковый заводы. Затем, в 1941 году эвакуация еще более усилила промышленный потенциал города. В итоге он почти что стал городом-заводом и только одумавшись в последние годы, стал прихорашиваться и наращивать свой потенциал за заводскими проходными.
Герб у Челябинска презабавный. Казалось бы – вот Южный Урал. А на гербе – верблюд! Наследие шелкового пути, говорят. Жоржу было бы приятно узнать, что 0.4% от населения города составляют белорусы, но он не знал об этом факте, равно как и о том обстоятельстве, что из Челябинска ведут свою родословную Александр Починок, Галина Васильевна Старовойтова, Виктор Христенко – сплошь политическая элита нынешней России. Нет, не одними политиками славна земля южноуральская – есть среди челябинцев и Олег Митяев, и Анатолий Кролл и Валерия Авербах, Вячеслав Быков и Андрей Мезин.
И вообще, если так подумать, получается что Жорж не просто ехал по какой-то дороге с Запада на Восток – Столбунский повторял Великий шелковый путь. Положа руку на сердце, такие города как Челябинск – пусть не обижаются его обитатели за мысли Столбунского – искренние и наивные мысли простого человека – похожи друг на друга как кучи мусора, высыпанные из контейнера на берегу озера или реки. Ветер растрепал пакеты и хвосты, взъерошил объедки – и вся оставшаяся кучка, тяготеющая к оседлости, равномерно распределяется в своем хаосе вдоль берега.
К вечеру поезд прибыл в Курган, прежде чем занырнуть ненадолго на территорию Казахстана. Но чем же занимался наш герой послеобеденное время? К сожалению, или к радости – трудно сказать – Жорж провел эти часы на удивление спокойно и бессобытийно. Да, выходил покурить. Да, болтал с мужиками о вечном. Принял участие в стихийном концерте, где, навесив на грудь баян, путешествующий с одним из музыкальных товарищей аж до Иркутска, Столбунский вспомнил былые навыки и лихо сбацал пару народных песен, подпевая на белорусском, чем снискал себе заслуженную славу последователя «Песняров» и приглашения в три различные купе на продолжение банкета. Но Жорж отказался от таких заманчивых вариантов развития событий, чтобы провести побольше времени с Галей. Их роман разгорался спокойным и уверенным пламенем, чуждым протуберанцев и диких всполохов волнений – он горел ровно и спокойно, как паяльная лампа в руках у профессионального свежевальщика свиных туш. Собственно, сами условия их знакомства и оставшиеся четверо суток совместного пути не предполагали другой динамики модификации чувств. Чем занимались наши голубки? Да тем же, что и все заключенные в вагонные капсулы в пути – разгадывали кроссворды, ели, пили и вели неспешные беседы с соседями, хвастаясь понемногу внуками, гордясь детьми и сожалея об ушедшем времени.
Пока это тихое пасторальное времяпровождение тянулось вместе с неторопливым поездом, на горизонте логично и показались огоньки Кургана. Город с населением в 350 тыс. жителей, расположенный на берегу Тобола, центр области, расположен в 2 000 км от Москвы. Город молодой – основан в 1679 году. С судьбой, отчасти похожей на историю Челябинска. Только поменьше все раза в три. На перроне, куда причалил уставший поезд, было темно и сыро. Жорж даже не решился выходить. Так, постоял в проходе тамбура, посмотрел в темноту, расцвеченную огоньками, и вернулся восвояси в теплое и уже обустроенное нутро вагона. Но если бы Жорж знал, что именно в Кургане производятся известные боевые машины пехоты «БМП-3», с которыми тот тесно сталкивался во время службы в рядах СА, возможно, его интерес к городу был бы более откровенным и глубоким.
Но Жоржа легко понять – каким-то неуловимым чутьём он то ли ощутил, то ли понял, что аура у города несколько подпорчена страданиями. Учитывая удалённость от центра России, город традиционно использовался властями как место ссылки. Только со временем город становится центром торговли продуктами земледелия и скотоводства (хлеб, сало, мясо, масло, кожи). Но первоначально вся промышленность была представлена в основном предприятиями по переработке сельскохозяйственного сырья. В общем, далекая провинция царской России. Если бы не Транссиб, то можно было бы сказать – практически недоступная. Это теперь из Кургана идёт местный лес на строительство знатных изб из оцилиндрованного бревна, а раньше-то кому этот лес был нужен – у всех своего хватало. Что еще сказать про Курган? Гальцев родом из него. Не знаю, к чести ли Кургана это будет сказано или нет. Жека, опять же, исполнитель шансона – как это характеризует город? Или Лоськова Дмитрия, футболиста, взять, например. Хорошо это или плохо? В общем, если и есть чем Кургану гордиться, так это тем, что по данным Центра экономических исследований РИА-Аналитика, Курганская область входит в пятерку регионов с самой высокой преступностью в стране. Так что, Жорж, правильно ты всё сделал. Сиди в вагоне, не высовывайся, жди когда поезд войдёт в пределы северного Казахстана – вряд ли ночью что-то можно увидеть, но, как говорится, - важен сам факт! А пока поезд, покидая негостеприимный Курган, медленно разгонялся, Жорж вернулся к своей даме, чтобы, положа свою мозолистую крестьянскую руку на её ухоженную и пухлую ладошку, коротать часы до того момента, когда весь вагон погрузится в сумерки. Очень хотелось на рыбалку и драников, но Столбунский мужественно терпел – почитай почти пол дороги одолел незаметно! Великое дело! День 6-й. Ерунда,
да и только… . А дальше все пошло наперекосяк. Но не сразу, правда. Следующая остановка была волнительной – предстояло очередное пересечение границы. На сей раз – с Казахстаном. И если Россия, которая всегда была на расстоянии вытянутой руки от приграничной Рудни, была почти что родной и понятной, то само звучание – «Казахстан», в котором звучали нотки откровенного наследника истории Великой Степи, свист оперенных соколиными перьями стрел и топот копыт монголо-татарской конницы (бред, конечно же, изрядный, - где вообще были монголы – куда заходили и как далеко на запад, и кто такие татары – большой вопрос … но Жоржа так учили!). Действительность оказалась прозаичной. Границы не было. Никакого колорита не было. Вообще ничего не изменилось – те же запахи в воздухе, те же слова в общении, та же степь за окном, освещаемая случайными фарами, станционными огнями полустанков, окнами пролетаемых на скорости жилищ и фонарями придорожных гирлянд осветительных мачт, растущих вдоль дорог. Ночью все страны Евразии, видимо, на одно лицо – подумал Жорж. В этот момент поезд стал подтормаживать, приближаясь к станции «Петропавловск», постукивая на сочленениях веток. «Странно, - подумал Жорж, – Петропавловск – но не камчатский! А какой же он?». Да Ишимский он, Жорж – ведь построили его на правом берегу Ишима, притока Иртыша.
Как и большинство сибирских городков и городков, ныне ставших региональными столицами областей, краёв и автономий, в своё время Петропавловск начинался с небольшой крепости, чьей задачей было даже не то, чтобы обороняться от злобных кочевников и агрессивных ханов восточных пределов не замирённой ещё тогда, в середине XVIII века, Сибири. И вот дорос до 200 000 населения. Город скучный, как и большинство подобных внутренних городов без длинной истории, промышленный и аграрный, и очень русский, несмотря на свою принадлежность к территории Казахстана. Славянское большинство в городе осталось ещё со времён экстенсивного развития северо-казахских территорий как житницы СССР – помните историю целины? Но Жорж был далёк от исторических экскурсов. Он внезапно почувствовал резкий укол голода. Не то, чтобы Жорж был зависим от еды. Нет, он скорее был неприхотливым и безразличным к еде. И даже чувство голода его как-то не беспокоило, он ориентировался скорее на время или на привычку, чем на него, когда принимался за обед или ужин. Но сейчас происходило что-то странное – желудок урчал и плакал, выпрашивая кусок побольше. Перед взором Столбунского услужливо проплывала туша курицы гриль, обложенная по краю разорванной фольги крупными плодами помидорной лозы, разрезанными на четвертинки, да стопка лаваша, именно почему-то лаваша, а не хлеба – вот он – восточный колорит! И когда поезд остановился на вокзале, Столбунский прямиком ринулся в здание в поиске чего-то съестного. Из буфета, перемешиваясь с запахами хлорки и продуктами жизнедеятельности человеческих организмов, тянуло чем-то жаренным на прогорклом масле, под небрежно натянутым прогоном пищевой пленки виднелись остовы чебуреков и коричневые угловатые очертания кляра, под которым были погребены неустановленные источники животного белка сомнительного генезиса. Жорж мазнул взглядом по этому кладбищу надежд и рванул транзитом на привокзальную площадь. Там, несмотря на поздний час, толпились бездельники, таксисты и лица неустановленных занятий, слетавшихся, как обычно, на движение в безотчетной надежде поживиться чем-то на халяву.
Жорж быстро сориентировался на местности и рванул к киоску с шаурмой и нарисованными на железном навесе куриными тушками. Там в железном шкафу важно вертелись напыщенные тушки небольших стандартных бройлеров. В окне скучала девица лет пятидесяти, с крупными веснушками и кольцами олимпийского размера во взрослых ушах.
Жорж было протянул палец к курочке, но вдруг отчетливо осознал, что он, иностранец, в кармане не имеет ни одного тенге – лишь белорусские зайчики, немного российских рублей и крепко спрятанные «где надо» страховой запас долларов в сотенных бумажках. Жорж посмотрел на наручные часы, на тушку гриль, потом приблизил, как мог, свое лицо к пышному бюсту продавщицы, выпячивающемся из форменной одежды в аккурат на уровне глаз Жоржа и предложил рассчитаться рублями за покупку. Продавщица с кислой миной согласилась и бросила – «двести рублей» в сторону. Глядя мимо Жоржа. По всему было видно – рудненский путешественник не относится к её излюбленному типажу мужчин. Это понял и Жорж и решил не торговаться. Он кивнул, получил завёрнутую в тонкий лаваш и фольгу, как, собственно, и мечталось, курицу в тщедушном невесомом пакете, сунул в руку продавщицы две купюры и рысью бросился обратно к поезду – до отправления оставалось пять минут, не больше. Но не тут-то было. Не успел Жорж ступить и пяти шагов, как его пригвоздил к месту крик продавщицы жаренной птицы – «Держи мошенника! Он мне фантики подсунул вместо денег!». Жорж застыл, ничего не понимая, но в следующую секунду уже, с одной стороны сжигаемый стыдом за несовершенный грех, а с другой – ужасом перспективы отстать от поезда в верхнем углу страны, название которой заканчивается на «…стан», задал такого стрекоча, что только подножка заспанного милиционера, не вовремя появившегося из здания вокзала, смогла немного замедлить его спурт. Жорж споткнулся, но курицу не уронил, лишь, как бегун с барьерами, сбившийся от касания деревяшки падающего препятствия, переменил темп и бросился к поезду. Когда он вскочил на подножку, дистанция между ним и служителем порядка была не более десяти шагов. В помощь ему, под свист заинтересованных спектаклем зевак, из другого угла станционной постройки набегал ещё один милиционер, с подпрыгивающим при каждом шаге пузом. Жоржа брали в кольцо. И даже то, что его поезд тронулся, не увеличило его шансы нисколько.
Внутри Столбунского загремел оркестр. Голоса детей Хатыни, вой падающего на окопы пикирующего бомбардировщика, набат горящего местечка – все эти звуки ужасов переполнили небольшую красивую душу Жоржа и заставили его совершить поступок, о котором он жалел впоследствии долго и пристыжено, вспоминая с ужасом свои последующие поступки, которые в сухих строках милицейского протокола звучали так: « Оказал
сопротивление служителями закона, попытавшись скрыться от преследования в
купе проводников где выломал окно вместе с рамой путем разбивания снятой с петель
верхней полкой, повредил контактный провод казенным одеялом со штампом «РЖД»,
применив силу к начальнику поезда в виде удара курицей по
голове и другим частям тела неоднократно. Был окружен при задержании на крыше
пассажирского вагона №6, с которой поскользнулся и упал, увлекая ст.
сержанта Терещенко и сержанта Полевого на откос, используя нецензурные слова
и явно оскорбляющие выражения на неизвестном языке
(предположительно белорусском). При попытке надеть наручники задержанный стал
на колени и просил оставить у него в руках пакет с курицей - гриль,
мотивируя свою просьбу крайним голодом и обморочным состоянием, наступающим
вследствие упомянутого… .»
В общем, лет на пять наелся Жорж в Петропавловске Ишимском. Вот те и романтика степей. Воровство, попытка оказать сопротивление задержанию и оскорбление действием должностного лица при исполнении. И, что характерно, ни документов, ни денег, ни вразумительных объяснений мотивов своих поступков! Жорж сидел в грязной камере со ржавой решетчатой стенкой, обращенной к дежурному, в веселой компании – спящего дедушки с запахом мёда, двух бомжеватых алкоголиков неопределенного пола и возраста и нервного гражданина с подбитым глазом. Жорж сидел, а поезд его стучал по стыкам где-то вдалеке, приближаешь к границе России и к городу Омску, в котором Столбунский мечтал побывать с детства (кстати – спроси почему? – он не ответит, блажь какая-то, видимо, на уровне подсознания).
Вся разношерстная компания радостно встретила Жоржа – хоть какое-то приключение или разнообразие в вязком потоке времени. Только дедушка-медовик не проснулся. Он спал уже вторые сутки, как выяснилось. Только иногда над ним кружилась пчела, залетающая из зарешеченного окошка под потолком, и улетала восвояси, что-то чихвостя на своем жужжащем языке… Жорж быстро наладил контакт с посидельниками. Все оказались здесь случайно, естественно. Один пьяный лежал в привокзальном сквере, когда его нашли милиционеры, парочка бомжей не смогла ответить, откуда у них новая женская сумочка с документами на имя Степановой Марины Николаевны, 1959 года рождения, косметичкой и кошельком, содержащими честные 352 рубля банкнотами и мелочью. Дедушка – самый загадочный персонаж – спал все время, с момента как его принесли и до сих пор. А нервный гражданин не был расположен общаться, просто буркнул, что он жертва чужих разборок и пострадал за свою гражданскую позицию в пьяной драке на национально-бытовой почве. У Жоржа при себе оказалась газета с кроссвордами, сложенная в четверо, забывая в заднем кармане штанов. На нее и навалилась вся компания. Некоторые слова оказались настоящими загадками для «невинно задержанных». В особенности сложно шли музыкальные темы. У собравшихся явно отсутствовал серьезный пласт знаний, связанный с классической музыкой. Впрочем, затруднения возникали и в случае заходов подлого составителя в научную область. А, на беду собравшихся, автор кроссворда, некто Б. Лившиц, оказался человеком подлым в высшей степени – почти половина всех загадок имели отношение или к квантовой релятивистской теории либо к творчеству раннего Шопена и трудам Чайковского.
Поэтому занятие быстро наскучило смешанному коллективу. Стали просто болтать, рассказывая свои «Железнодорожные» истории – такие, знаете – откровенные – потому что первый и последний раз видишь попутчика, но жалостливые – потому что и судьба – злодейка и планида – не та, и фарт не фартовый. Через некоторое время Жоржа окружали уже не аморальные личности, вступившие на подозрительно наклонную тропу правонарушений, а сплошь высокодуховные люди с тонкой душевной организацией, сложный жизненный путь которых зачастую ставил их перед подлыми препятствиями, непреодолимость которых поневоле вызывала необходимость корректировки жизненных планов наших ярких, хотя немного впечатлительных, личностей. Жорж переполнился любви и признательности к судьбе, подарившей ему такое рафинированное редкое общество, но его возвышенные мысли, недодуманные, недовыстраданные, красивые, как пасхальные яйца на витрине сувенирной лавки, медленно перетекли в неудобную дрёму с затекающей шеей, руками и ногами, мерзнувшими от стылого пола. Утро встретило коллектив задержанных ярким светом, который безжалостно выявил все те нюансы, которые ускользали от обнаружения в интимной вечерней обстановке слабой освещённости: тотальное отсутствие зубов почти у всех коллег по несчастью, крайнюю неряшливость и неопрятность одежды и странного вида одутловатости на нижних веках. Да и запахи, исходящие от подозрительно долго немытых тел, не внушали надежды на позитивное восприятие собеседников в возвышенном духе, свойственном вечернему душевному подъёму. Жоржа окружали алкоголики, тунеядцы и прочие опустившиеся элементы. И только дедушка спал. Среди его седых волос, выбивавшихся из-под соломенной шляпы, попадались соломинки и засохшие стебельки одуванчиков. В усах играла едва заметная улыбка, а на подошве левого ботинка ярко горела наклейка-ценник, скромно сообщавшая «900». У Столбунского затекло тело, ныло сердце и на душе скребли мелкие казахские кошки. Пока он тут наслаждался сомнительным обществом казахстанских непотребных людишек, его сотовый телефон, паспорт, вещи, милая подруга с тёплыми ляжками и домашним уютных запахом подмышек, мирно ехали от Омска к Красноярску. Но, самое главное – его жареная курица была где-то поодаль, так же недоступная, как и вчерашним вечером… . Резиновое время, кружащиеся в наклонных срезах солнечного луча пылинки, нытье соседей и журчание под ложечкой прервались завтраком – в камеру принесли неопределнного вида кашу. Белый хлеб ноздреватой сущности и сладкие помои на тему чая. Да ни в коей мере не похожая на вчерашнюю Жоржеву мечту – но ведь еда! Настоящая! Столбунский не привередничал – старая привычка опытного человека не позволяла ему пропускать акты кормления. Тем более бесплатного. Да, кстати, мало того – ещё и заграничного!
Казахский хлеб Жорж одобрил – ноздреватый, но сытный и вкусный. Каша не понравилась – по утрам наш герой предпочитал варёную «бульбу», с соленым огурцом из бочки, в ошмётках укропа, да с жаренным на сале лучком. Но где уж тут выбирать – и за то спасибо! День 7-й.
Фантастический поворот событий. Жюль Верн отдыхает, Акунин нервно курит в
сторонке, запивая «Герцеговину Флор» «Киндзмараули», а
Агата Кристи пристыжено звонит Яну Флеммингу пожаловаться на превратность
судьбы… . Жорж почти привык к своему статусу, он вообще из породы людей, которые умеют быстро адаптироваться к любой ситуации – это генетически закрепленная черта белоруса, собственно – способного выжить вопреки даже своим представлениями о мире. Поэтому к моменту появлению милицейского начальника Жорж уже чувствовал себя прекрасно – как будто он тут в камере прожил маленькую жизнь. Его вызвали на допрос… или не на допрос – сам черт ногу сломит в этих ювенальных порядках – в общем, один писал, второй спрашивал, а Жорж, которого угостили милицейской сигаретой, курил и честно рассказывал все как было. А чего скрывать? История понятная – перенервничал человек с голоду – с кем не бывает. И никакого мошенничества не было – перепутал Столбунский купюры да вместо русских белорусские протянул продавщице. А та, вместо того, чтобы разобраться, крик подняла – вот тут Жорж и струхнул. Милицейские люди постепенно увлеклись словами Жоржа, и когда он перешел на свою историю появления в Петропавловске, они позвали своих коллег и все вместе, не перебивая, внимали рассказу нашего евроазиатского путешественника.
Откуда-то на столе в комнате появилась все та же курица, которая незаметно из вещественного доказательства стала холодной закуской, три бутылки пива и несколько стаканов, вожделенные нашим героем помидоры и буханка серого хлеба. Жоржу наливали, подсовывали еду, внимательно слушали, почти не перебивая, и только когда повествование перешло на быт белорусской деревни, капитан (откуда взялся – никто не знает!) рубанул рукой воздух и сказал – «Вот молодец ваш Батька! Дело делает и народ не забывает!». Повисла пауза и незримый облик Назарбаева, расстроенного словами капитана, где-то в ментальной проекции повис над головами собеседников. Все огляделись по сторонами и укоризненно посмотрели на начальника. Тот смутился и поперхнулся не рожденными словами. Замолчал и вновь обратился в слух. Жорж рассказал все. От начала до конца. От идеи до вчерашней злополучной курицы. Служивые, внимательно выслушав, посмотрели друг на друга и объяснили Жоржу, что они ему верят, что он безусловно не виноват, кроме того, что неудачником родился и балбесом жил, но поскольку у него нет паспорта, того, кто может подтвердить истинность его рассказа в протокольно-правовом поле, ни копейки денег и даже билета …. Придется Столбунскому познать все перипетии взаимоотношения наших братских государств в пароксизмах межведомственных взаимодействий в процессе установления его личности. Вызвали консула. Из Астаны, естественно, белорусского. И стали ждать. Снова потянулось время. 8-й день, 9-ый.
Картинка не меняется – каша, суп, хлеб, сокамерники. Милицейские люди правда Жоржа не обижали – подкармливали, давали сигареты и по вечерам вызывали к себе в дежурку поболтать про разницу в подходах к управлению государством у казахов, русских и белорусов. Один раз отвели помыться. За это время полностью обновился состав камеры, кроме дедушки, который спал. Да и того в конце концов унесли пчёлы – прилетел рой, просочившись через оконце, схватил миллионом лапок спящую тушку да и перенёс за решетку. Не спрашивайте как он туда прошел – не знаю. И вообще дело не в дедушке этом с его необъяснимой натурой и поведением. Речь идет о Жорже. А то, что происходит в сопредельных дружественных государствах – это дело их правительств. Тем более старых людей надо уважать, даже если они летают под потолком в лапах умных насекомых
и умеют просачиваться сквозь металлические препоны. В общем, дождался Жорж. Приехал он, уставший, пожилой и суетливый. Показал какой-то документ милиционерам и забрал Столбунского, не дав попрощаться как следует, в свою казенную машину – черный форд небольшого размера. Посадил Жоржа рядом с собой и молчаливо погнал автомобиль на юг. На попытки рудненца завязать беседу земляк почти не реагировал, а после прямого вопроса куда направляется экипаж человек поморщился, крутанул рукой ручку звука магнитолы и спрятался за громкостью инструментального оркестра от озабоченного Жоржа.
Машина мчалась по скучной степи – сколь хватило взора – вокруг был однообразный ландшафт, дорога с потерянной разметкой иногда подбрасывала ямы, но в целом вела себя вполне прилично. Под гудение мотора и ритмичное хрюканье виолончели Столбунский задремал. День 9-й
продолжение. Он проснулся от того, что движение прекратилось. Машина стояла на обочине. Дверь водителя была настежь распахнута. Двигатель работал. Попутчика не было. Нигде. Ни на пустой дороге, ни в поле ни в машине. Жорж вышел наружу и осмотрелся. Вечерело, степь вокруг расстилалась без намека на присутствие человека. Только невдалеке была видна небольшая постройка и какой-то серый объект, который из-за сумерек и отдаления не удавалось идентифицировать однозначно. Жорж по-хозяйски заглушил мотор, закрыл седан и пошел, разминая конечности в направлении к постройке.
До нее было буквально сотня шагов. Подойдя поближе, Столубнский удивленно нахмурил брови – он увидел контейнер, покрашенный в пустынный колер военного маскирующего хаки, украшенный темно-зелеными надписями на английском. То, что это английский – Столбунский не сомневался. Он смог прочитать USA и Army – слова, знакомые ему, рудненскому эрудиту, благодаря серфингу мировой сети. Дверца контейнера была неплотно притворена, сквозь неё робко пробивались признаки искусственного света. Тишина изобиловала звуками степи – что-то стрекатоло, что-то тёрлось, скворчало и пиликало, где-то вдалеке чередовались птичьи посвисты. На этом фоне умеренной какофонии жизни безмолвие чужеродного контейнера пугало. Так же, как и отсутствие конусльского служки. Плоская равнина, поросшая желтой выгоревшей травой, позволяла рассмотреть линию горизонта в любом направлении по выбору , кроме юго-восточного, где явственно проступали горы. Ни деревца, ни столба. Ни человека. Почти полная пустыня. Если бы не этот железный ящик… Столбунский не мог не попробовать приотворить дверь. Его руки сами потянулись к засову.
Железная тяжелая створка с легким скрипом подалась навстречу усилию и … что увидел наш герой? – Сотни, если не тысячи белых мешков, плотно забивающих все пространство внутри бокса. Только перед выходом белую плетенку мешков разбавляли пару деревянных низких ящиков темно-зеленого цвета. У Жоржа появилось неприятное ощущение. Настолько неприятное, что где-то внутри заныла невидима струна, распространяя внутри живота липкие волны неживого ужаса. Столбунский был почти уверен, что ящики не следует открывать. Нет, лучше сказать – не стоит даже даже думать, что в них. А лучше всего забыть, что он видит - эти мешки тоже. Что в них могло быть в глубине незнакомой ничейной степи? Уж точно не детские игрушки. Вокруг пахло опасностью. Но не успел наш земляк шагнуть назад, как лампочка, закрепленная на проводе под потолком чихнула и с хлопком перегорела. Жоржа накрыла темнота. Он выругался словами, не совсем уместными даже в таком отдалении от цивилизации, и шагнул назад, к двери. Только схватился наш путешественник за холодную сталь засовов, как внезапно его слух зарегистрировал звук быстро приближающегося мотора. Судя по обертонам, это была не легковая машина. И, судя по всему, даже не одна. Шла колонна. Жорж инстинктивно осознал, что ему лучше всего не выходить навстречу гостям. Он лихорадочно пошарил взглядом, привыкшим к сумеркам, по внутренностям железного ящика. Увидев небольшую щелочку между ящиками и мешками, руднинчанин с проворством. Которое удивило даже его самого вскарабкался по белой скользкой ткани и юркнул в дыру, забившись между штабелями поглубже. К самой стенке. Удивительно, но кто-то как будто специально оставил это небольшое пространство внутри уложенных с изрядной тщательностью мешков, для Жоржа. Это было невероятно предположить, но, впрочем, Столбунский сейчас не думал об этом. Всё его внимание было сосредоточено на звуках и потом появившихся голосах. Они беседовали не на русском языке. И не на тюркских диалектах – это бы Жорж понял – он в срочную служил с выходцами из всего Советского Союза и знал несколько слов и даже фраз на узбекском, таджикском и туркменском. Но язык, на котором звучала перепалка снаружи (а разговор шел на повышенных тонах, с повышением градуса), был определенно чужим. Скрипнула дверь контейнера, Жорж вжался в стену. Луч фонарика несколько мгновений метался внутри. Затем замер. Столбунский услышал возню внизу, возле ящиков. Потом раздался стук откинутой крышки, на мгновение воцарилась тишина, затем появился металлический лязг, как будто кто-то передергивал невидимый затвор и, через мгновение, к ужасу Жоржа, раздался сухой треск очереди из автоматического оружия. Скорее всего, автомата. Затем вторая, третья, к нему присоединились отрывочные одиночные выстрелы, утонувшие в гортанных криках. Шум боя длился недолго – считанные секунды, вдруг прервавшись сразу, единомоментно. Кто-то отдавал приказы, слышались шаги и звуки чего-то волочащегося по земле. Дверцу контейнера закрыли с лязгом. Скрипнули засовы и клацнул замок. Прибежище Жоржа определённо закрыли. Наш герой в ужасе от происшедших событий, свидетелем которым были только его уши, впал в некий ступор. Отрывистые, несвязные мысли нестройно роились у него голове. Они не могли принять определённый образ или ход. Жоржа трясло и мутило. Но интуиция говорила ему почти беззвучно, холодным сухим шёпотом - Лежи смирно! И он лежал. С закрытыми глазами. Было страшно и холодно. Снаружи тем временем кипела какая-то возня. Что-то стучало и шуршало по крыше, фыркали машины. Звенели голоса. Скорее, команды, чем беседа, впрочем. Вдруг Столбунский, уже переставший удивляться, услышал новые нотки в общем фоне – тяжелый рокот винтовой машины. К месту событий вполне определённо приближался вертолёт.
Тот приземлился или висел – кто знает? - совсем рядом. Жорж выделил из общего нагруженного фона грохот работающих турбин и свист воздуха, рассекаемого лопастями. Вдруг, после непродолжительной вибрации, Столбунский с равнодушием уставшего от постоянного стресса почувствовал, что контейнер приподнялся. Качнулся и … полетел. Поездка по воздуху была вполне комфортной, к удивлению нашего героя. Да, немного потряхивало и болтало, но в целом ощущения были сравнимы с поездкой в поезде. Только не было стука колёс на стыках и не раздавался гудок локомотива, предупреждавшего неосторожных пешеходов и автомобилистов на переездах. Вместо этого рокотал мощный двигатель и из щелей посвистывал воздух. Внезапно стало холодать и Жорж вынужденно покинул свое убежище, чтобы поискать какое-то спасение от холода внутри контейнера. Ему повезло – он нашел несколько пустых мешков, в которые замотался с ног до головы. Стало чуточку полегче. Машина снаружи повысила тон работы – вертолет поднимал обороты двигателя. Переваливаем горы – догадался Жорж. Воздух стал морозным и свежим, свист винтов усилился ненадолго, контейнер мерно покачивался. От пережитого, под монотонные звуки работающих механизмов, от всего пережитого Столбунский вырубился и заснул глубоким отрешённым сном. День 10-й.
Становится жарко. Проснулся он так же внезапно, как и провалился в сон. Контейнер стоял, судя по всему, на земле. Жорж не сразу вспомнил, где он и что с ним происходило последние часы. Но когда события недавнего времени заполнили его воспоминания, Столбунский затосковал. Что он делает здесь, в железном ящике, наполненном явно криминальной ерундой, в Средней Азии, один, в этой щели? Перед его внутренним взором встал любимый уголок сельчан на Беседи – извилина реки с расширяющимся руслом, с небольшой песчаной отмелью под ивами, склонившимися к поверхности воды своими гибкими зелёными нежными руками. Кто-то добрый и человечный поставил там на берегу импровизированную скамеечку, которая стала излюбленным местом для медитации Жоржа, способного часами глядеть на коричневые водовороты потока с торфяной примесью. Беседь несла свои воды в Припять. По поверхности реки проплывали листья деревьев, щепочки, пыльца. Иногда на бегущей воде рисовала круги рыбья мелочь. Вокруг в доминирующем зелёном, синем и белом, как в калейдоскопе, возникали и отражались в зеркале воды изменчивые облака, кусты и деревья, небесные краски. Жорж мог часами, покусывая травинку, глядеть в одну поверх воды. Приглушённая красота белорусской природы расслабляла Столбунского и давала ему ощущение домашнего уюта. Мысли Жоржа вдруг прервал резкий стук – двери распахнулись навзничь. Резкий свет взорвал темноту. Столбунский на мгновение ослеп, а когда глаза привыкли, увидел сквозь щель между штабелями дюжину мужчин в свободной одежде, загорелых, с бородатыми лицами, автоматами Калашникова за спиной. Они, негромко перекликаясь, начали разгрузку мешков и ящиков. Поднялась белая пыль, засверкавшая в лучах ослепительного дневного солнца. Жорж внезапно для себя чихнул. Грузчики мгновенно синхронно сдёрнули с плеча автоматы и щёлкнули затворами – с пяток омерзительно чёрных дыр стволов, ощерившись своими жерлами смерти, смотрели на Столбунского. Подняв кверху руки как можно выше и убедительнее, Жорж выполз из своего логова. Он смотрел голубыми глазами на моджахедов (почему-то он сразу определил их так) и вдруг, совсем неожиданно из его горла вырвалось «Салам алейкум!».
Мужчины переглянулись друг с другом, главный, видимо, чуть заметно кивнул головой и ближайший к Столбунскому Моджахед взял его за плечо и вытолкнул из контейнера наружу. Взору пленника предстала довольно унылая картина – грязно-серые стены кишлака, горы вокруг, высокие и чёрные, вытоптанная земля, мусор – пластиковые бутылки, пакеты, клочья бумаги. Жорж смотрел прямо перед собой и отчётливо понимал, что он попал в историю. Вдруг откуда-то пришла мысль – «А ведь уже неважно, что у меня паспорта с собой нет». Эта мысль показалась нашему путешественнику довольно весёлой. Жор, не в силах совладать с собой, сначала захихикал, а потом, не в силах сдерживаться, засмеялся во весь голос. Он хохотал, и эхо его голоса множилось и дробилось эхом гор. Из глаз сыпались слёзы, тело сгибалось в судорогах приступов смеха. Так выходил стресс из натерпевшегося Жоржа-путешественника. Глядя на русоголового нежданного гостя, моджахеды как-то вдруг расслабились, отвели в сторону стволы оружия и тоже заулыбались – видимо, что-то почувствовали, что ситуация сложилась скорее комичная, чем угрожающая. И в самом деле – какой из Жоржа боевик или, тем паче, шпион. Стоило внимательно присмотреться к нашему колумнисту-блогеру из Полесья, чтобы определённо и убеждённо понять – Жорж – лопух! Впрочем, в данной ситуации Жорж был согласен на лопуха. Лишь бы не стреляли! Командир отряда ткнул Жоржу в грудь, где из-под воротника рубашки виднелся крестик и спросил – «Шурави?». «Да, - согласился Жорж с готовностью и почему-то ляпнул – Белошурави!». Моджахед удивленно приподнял брови. «Ну это ж… засуетился Жорж – зе Минск из кэпитал оф зе Вайт Раша – Беларус!». У собеседника Столбунского бровь поползла вверх – информация была явно избыточной для него. Идентичность Столбунского начинала расползаться. Одно дело – понятная Россия, но когда появляется некая приставка «Бело», она же «вайт» и какой-то Минск, становится несколько неуютно – так и до Польши недалеко. А Польша что? – правильно, НАТО. Столбунский смекнул, что болтнул лишнего. Он проклянул свой болтливый язык, чертыхнувшись про себя и замахал руками – «Руси, руси – шурави!». И рывком достал нательный крестик, показывая надпись на его обратной стороне. Люди с оружием несколько успокоились, но в них поселилась едва заметная подозрительность. Столбунский вдруг осознал, что как в дурном сне он стал не простым мужиком из глухой деревни Ветковского района Гомельской области, а дурной пародией на Джеймса Бонда. Жорж уже понял, что он находится в Афганистане и отчётливо осознал, что кроме как на себя и Всевышнего, ему надеяться в этой ситуации не на кого. Причем вторая кандидатура ему виделась гораздо более привлекательной в части возможного спасения.
Афганцы повели Жоржа по кишлаку. Женщины, закутанные в материи, чумазые белозубые дети и старики с крючковатыми носами – все смотрели на него пристально, но без эмоций. Процессия шла по направлению к горам. «Копец – пронеслось в голове у Столбунского – сейчас пуля в голову и – в пропасть». Но, видимо, у его спутников были другие планы. Жоржа отвели в хижину и толкнули внутрь. Внутри горел очаг и возле него возилась с мукой сгорбленная старуха – видимо, стряпала. Она никак не отреагировала на появление гостя. Жорж сел в уголочке на циновку и привалился спиной к стене сакли. Его сопровождающие ушли что-то напоследок сказав женщине. «Ни охраны, ни часового, - пронеслось в голове у Жоржа. – С другой стороны, куда здесь бежать?». Столбунский огляделся. Внутри голых стен на полу были циновки и ковры, на стене висело несколько полотнищ с арабской вязью. От очага, в котором уютно потрескивал огонь, распространялось тепло. Пахло чем-то вкусным. Жорж вдруг понял, что, пожалуй, сутки ничего не ел. Как будто ощутив урчание его живота, старуха повернулась к Столбунскому и протянула ему миску с лепешками и домашним сыром. От лепёшок, в родинках чёрных прогорелых пузырьков, шёл жар и нестерпимый аромат свежей выпечки. У Жоржа от голода тряслись руки, когда он принимал блюдо. Лихорадочно он набросился на еду, благодарно кивнув старухе. «Простая пища, казалось бы,- думал Жорж, - а как вкусно!». Насытившись, он кивнул хозяйке и отвалился к шероховатой стене. Настроение улучшилось. Значительно улучшилось. Жорж впал в сытую дрёму и прикрыл веки, не в силах бороться с оцепенением. Проснулся он от того, что его будил моджахед. Достаточно небрежно, к слову – тыкая в Жоржа автоматом. Знаками показав – выходи – афганец повёл Жоржа куда-то за село. «Не должны убить сразу – рассуждал сам с собой Столбунский, шагая по тропинке, уходившей в горы. – иначе бы не кормили. Так он себя успокаивал и убеждал, пока тропа, ветвясь и виляя, забирала всё выше. Скоро Жоржа со всех сторон окружили горы. Величественные, надменные и отстранённые. Вверху наливалось ультрамарином небо, белели вершины, внизу дымка скрывала все детали следов деятельности человека. Жорж стал дышать чаще – подъём давался ему нелегко. Через некоторое время впереди показалось хорошо укрытое от взгляда гнездо террористов (так про себя иногда называл Столбунский своих захватчиков). Их уже ждали. Жоржа без лишних разговоров привели в комнату для допроса и усадили на стул, прижав для верности сверху ладонями – мол, сиди, спокойно. Сзади у него – он чувствовал- стояла пару бойцов. Впереди за столом – напротив нашего путешественника – крупный мужчина с мясистым носом и головой в шапке военного кроя. Его борода была более густой, чем у окружающих, и более длинной. «Вон оно как у них, – подумалось Жоржу – чем гуще борода, тем выше чин!». К великому удивлению Столбунского собеседник сказал ему на вполне приличном русском – «Ну, привет!». «Привет!» - ответил Жорж – «Спасибо за приём!» - и с удивлением почувствовал, что он нисколько не удивляется происходящему – видимо, начал вырабатываться иммунитет на сюрпризы судьбы.
Собеседник внимательно рассматривал Жоржа и расспрашивал – кто он, откуда. Как попал в контейнер, что делал в поле возле него, что (или кто) привел его туда. Жорж незатейливо и, стараясь не вдаваться в детали, поведал бородатому свою повесть. Тот слушал спокойно и лишь кивал головой, изредка задавая уточняющие вопросы. Когда Жорж закончил, собеседник закурил и молча долго в упор рассматривал Столбунского, после чего сказал: «И ты думаешь я поверю в этот наивный детский бред, который ты несёшь?». И продолжил – «ты выказываешь неуважение всем нам, наивно полагая, что мы поверим в этот бред, который ты тут несёшь!». Жорж понял, что действительно выглядит глупо, его рассказ фантастичен и неубедителен, и, если не произойдёт чудо – скоро душа Столбунского воссоединится в невидимых сферах с заждавшимися его Стобунскими, Смыковскими, Громыками и Гулевичами. Жоржа бросили в комнатушку без окон, без особых церемоний, после первого допроса. Сигарет не дали, но и морду не били. Потянулись уныло бесконечные минуты заключения. Вечером попозже его еще раз вызвали к бородатому. Тот побеседовал с Жоржем на нейтральные темы, рассказал как в свое время учился в Академии Генштаба, где и познакомился досконально с русским языком. Поспрашивал про Минск, про Беларусь, про Барановичи почему-то. И в конце разговора спросил напрямую у Столбунского, готов ли тот рассказать правду о причине и способе своего появления здесь, в горах. Поскольку Жорж честно признался. Что добавить ему к повести последних дней нечего, разговор зашел в тупик, из которого, как понимали обе стороны – в сложившейся ситуации – выхода только два – расстрел или повешение. Лишние глаза афганцу были не нужны. Даже если Столбунский (как бы это не было невероятно) говорил правду. Столбунский бы выбрал первое, если у него вдруг спросили, но моджахед про себя склонялся ко второму. Жорж понял, что ему осталось недолго – его не кормили и не поили. Совсем. А когда стемнело – видимо пробил некий условный час – Столбунскому связали руки, накинули на голову какой-то непроницаемый колпак и толчками стволов повели только одним им, афганцам, знакомыми тропинками.
Жорж шёл, слушая, как срываются в пропасть шуршавшие под подошвами камешки, и вспоминал час за часом события последних дней. «Где я оступился? – размышлял он. – Когда украл курицу (холера, чтоб ты сдохла) или когда вообще первый раз сошёл с поезда? Когда решился ехать через всю страну к родственникам или когда купил себе модем и ноутбук за вырученные от продажи мяса кабанчика деньги». Мысли были печальными, на душе было грустно. Жорж шёл, прекрасно понимая. Что каждый шаг может быть последним. Наконец они пришли и остановились. Конвоир сдёрнул колпак с головы Жоржа и тот в смеркающемся небе увидел подавляющую и какую-то отстранённую красоту афганских гор, в отрогах которых почти истлевают последние лучи заходящего солнца. Столбунский оглянулся – позади была пропасть. Перед ним - молодой афганец, без эмоций снимавший с плеча АКМ. Жорж знаком опросил не торопиться – единственный раз в жизни он захотел помолиться Всевышнему. Моджахед с пониманием , не спуская пальца с крючка, впрочем, смотрел на то, как Жорж складывает ладони и, как пересохшие губы приговорённого шепчут незнакомые слова молитвы. К слову, это была первая в жизни Столбунского молитва. Жорж попрощался с миром, поднял голову к небу и увидел как там светлую точку, которая приближалась к нему стремительно, увеличиваясь в размерах. «Ангел!» – подумал Столбунский. «Заложник!» - подумал пилот-наводчик американского беспилотника и произвел прицельный выстрел. Жоржа отбросило взрывной волной – но он не пострадал, лишь наглотался пыли. А вот его карателю повезло меньше – тело афганца, обмякшее и переломанное, валялось окровавленным мешком. Беспилотник покружил над местом событий – Жорж помахал ему автоматически рукой – и исчез в отрогах.
Столбунский оглядел место внезапной схватки и уже, устав удивляться, спокойно подумал – «Спасён!». Но почему-то не было волн захлестнувшей радости, не было эйфории. Было спокойно и хорошо. Но и всего-то. Быстро темнело, наступала ночь. Жорж решил найти себе местечко, где можно переждать холод до утра и стал исследовать окружающую местность. Из этого состояния его вывел шум винтов. Вертолет, снова появившийся в сюжете авантюр Столбунского за последние дни, второй раз выходил на сцену. Правда, на сей раз это был вертолёт натовской группировки. Прилетев, видимо, по наводке беспилотника, борт спустился и завис над Жоржем, сбросив крюк с крепежным поясом, спущенный на лебёдке вниз. В проёме двери показался человек, который жестами энергично показал Жоржу – живее, живее! Торопиться, видимо, следовало, поскольку человек нервничал, в то время как второй активно крутил турелью с пулемётом в разные стороны, что-то напряжённо высматривая внизу. Столбунский не стал заставлять просить себя дважды – он мигом пристегнулся и вскоре оказался на борту, где ему всунули бутылку воды, галеты и шоколад, похлопав по плечу. Вид Жоржа не оставлял подозрений в его возможном афганском происхождении – с Жоржем общались как с союзником. Правда, он не улавливал ни слова из обращенной к нему речи – и жестами показал, что не понимает, повторив для убедительности, старательно выговаривая звуки – «Ай донт андерстенд!» и добавил «Экскьюз ми!» - на этом его словарный запас английского истощился практически окончательно. Его оставили в покое, похлопав дружески по плечу и протянули верблюжье одеяло. Под мерный гул двигателя Жорж задремал, провалившись в тревожный сон мученника. Пленника и расстрельника. Впрочем, спасенного.
Что-то не везло Жоржу в последнее время. Или везло – это как повернуть. Жив – это хорошо. Но документов нет – это плохо. Вроде от моджахедов ушел, но оказался в лагере вероятного противника. Вот и думай – хорошо это или плохо. Но пока мы рассуждаем, наш уставший и утомленный невероятной чередой испытаний путешественник спит, пока вертолёт несёт его на базу возле Кабула. По странной прихоти судьбы сокращая путь до цели путешествия Жоржа… День 11-18. Все
люди – братья. А некоторые кузены и даже внуки. В общем, как и следовало ожидать, Жорж вскоре оказался в лагере за проволокой. Цивилизованном, даже комфортным, насколько это возможно в жаре и пылище. «Англосаксы умеют отгораживаться от внешнего мира», - подумалось Жоржу, когда он в сопровождении солдата в блёклой пустынной форме шёл по территории натовского расположения, - «вот так везде, куда они приходят – в ЮАР отгородились от черного населения, проливом отгородили Англию от материковой Европы, шенгенским соглашением от России, языковым барьером - от нас, простых белорусов. Одно слово – островитяне!». Жорж шёл и не понимал, что формулирует довольно интересную концепцию на стыке политологии, этнографии и лингвистики с примесью генетики, - в его мыслях простого сельчанина, как часто бывает, концентрация сермяжной правды свидетельствовала о мудрости суждений. А ведь действительно, особенность культурных «завоеваний» англосаксов требует обязательного наличия границ. Они никогда не пытались установить режим благоприятствия для всего мира. Скорее, они всегда рассматривали весь мир вокруг как колонию, как чужую землю, беспощадно уничтожая все вокруг ради наживы. А потом везли богатства к себе, строили вокруг своего благосостояния «забор». Но, впрочем, это не имеет никакого отношения к теме нашего повествования. Жоржа представили какому-то среднему чину в чистом кабинете, расположенном в бело-сером здании, утыканном антеннами. «Штаб!» - подумал почему-то Жорж, когда вошёл. Наверное, часовой возле звездно-полосатого флага и множество снующих служивых с сытыми лицами в чистой одежде напомнили Жоржу его опыт службы в войске. Сидя на стуле напротив своего собеседника, пока тот разговаривал по зазвонившему мелодично телефону, Жорж разглядывал обстановку в кабинете. Обычный набор янки, как себе и представлял Жорж – атрибуты государственности, военные штучки и немного артефактов, напоминающих о семье. В их числе рамка с фотографией, на которой группа людей весело и широко улыбалась в кадр. Жорж меланхолично стал рассматривать их лица и словил вдруг себя на мысли, что лица эти кажутся ему знакомы. Не то, чтобы он лично кого-то узнал , скорее – он чувствовал, что в как-то в общем черты этих незнакомых американским папаш, мамаш и детей в совокупности их деталей – лбы, носы, щеки – была Жоржу не чужой. Столбунский перевел взгляд на табличку с именем офицера, стоящую на столе – там значилось John Smykowsky. Наш афганский турист был не силен в английском, очень не силен. Поэтому прочитал он фамилию как Смуковску. Что-то знакомое почудилось Жоржу в этой фамилии, но сообразить он сразу не мог, что перед ним сидит Джон Смыковски, и только потом, когда офицер резко бросил трубку на телефон, Столбунского осенило – Джон Смыковский! Его обожгло молнией. Он собрал весь свой словарный запас и покзал на свою грудь пальцем: «Столбунский. Жорж Столбунский. Мазер – Гулевич, Фазер – Смыковский, грандфазер – Шкуропацкий». Впрочем, Джон не сильно заинтересовался этой эскападой - то ли не понял, что имел в виду Столбунский, то ли его, как и всех оторвавшихся от нашей родины соотечественников, уже во втором поколении полностью угасает интерес к роду, корням и истории. Плавильные котлы американской цивилизации до сих пор работают без сбоев – стирая все отличия и разницы в прибывающих в Северную Америку народах.
-What is your name – задал вопрос военный. - Ich been Gorge Stolbunskiy, Herr Officer – почему-то на вдруг всплывшим откуда-то из глубин пятого класса школы в Рудне и попавшем на язык плохом немецком ответил Жорж. - Your speaks
German? - поднял бровь Джон - Да, шпрехаю понемногу с ужасом от своего вранья стеснительно выдавил Жорж - What did you said? – не понял американец - Ich been больной – обреченно ответил Жорж, полностью исчерпав интерлингву в своем ученом багаже и развел руками. А про себя подумал: «Ох, прав был директор школы нашей Ефим Исакович, когда говорил, что учить надо немецкий! Вот не прошло и 50 лет – как пригодилось бы!», а вслух добавил – «Донт адерстэнд», потом выдал свою фирменную обезоруживающую улыбку и посмотрел прямо в глаза Джону. - Russian? – спросил тот с нейтральной полуулыбкой. - Belorussian – уточнил Жорж. Но снова, как у моджахедов, лишь сгустил ситуацию. - What did you said? – снова не понял американец – какая-то Белораша, понимаете ли … - WeissRusland – удивляясь сам своей прыткости в иностранных языках ответил Жорж. Уточнение не помогло. Амеркианец озабоченно нахмурился и полез в какой-то справочник. Он водил пальцем по карте Восточной Европы, пока ноготь не уперся в Белоруссию. - Мгм…. промурчал Джон понимающе – Russia! - Да нехай, холера его бери, будет вам Раша, - чертыхнулся про себя Жорж и закивал головой, - тупые же вы, в самом деле, Лаос от Бирмы ни в жизнь не отличите. Американец покрутил в руках авторучку, начав заполнять какой-то формуляр. Затем отложив в сторону. Подумал секунду и набрал короткий номер. Что-то отрывисто скомандовав, он откинулся на спинку кресла и вполне дружелюбно, но изучающе посмотрел на Жоржа. Вид у того был, надо сказать, достаточно авторитетно потасканный – все злоключения последних дней наложили на его одежду, щёки и шевелюру свой отпечаток. Столбунский медленно, но верно превращался в Индиану Джонса – худощавого путешественника с небрежно небритой челюстью, голубоглазого, с сединой – настоящего циничного искателя приключений. Правда, в отличие от Индианы, Жорж даже и не помышлял о приключениях. Он просто ехал в Серебрянку. Но вот не сложилось… В дверь постучали. Come in – четко сказал Джон и поприветствовал здорового белобрысого парня в форме с нашивками латвийского флага. Они перекинулись парой фраз, смысл которых ускользнул от нашего полесского полиглота. Здоровяк сел рядом с офицером напротив Жоржа и сказал с небольшим прибалтийским акцентом, мол, он будет переводить вопросы офицера и советует Жоржу отвечать правдиво и четко, чтобы не тратить время впустую. Сначала шли по фомуляру – имя, фамилия, место рождения и все такое. Потом после серии вопросов о причине местонахождения у моджахедов и доверительного рассказа Жоржа лица у собеседников посерьёзнели и разговор пошёл «вне протокола». Столбунский чувствовал, что ему не верят. Да и сам он, расскажи кто ему такую историю, вряд ли поверил тоже. Но как убедить натовцев в правдивости его версии, Жорж положительно не понимал.
Он досказал свою историю до конца и замолк. «Американцы» о чем то переговаривались, перестав обращать внимания на Джоржа. В их речи мелькали слова, сплошь незнакомые Столбунскому. На мгновение ему. Правда, показалось, что он услышал Джеймс Бонд. Но, скорее всего, это действительно показалось. Жорж опечалилися и погрузился в уныние. Вторую неделю он скитается по миру, попадая из одного переплёта в другой, но при этом дистанция до берегов Амура остаётся примерно одинаковой. Если бы Жорж читал гашековского «Швейка», он бы нисколько не удивился своим приключениям, вспоминая маршрут возвращения бравого солдата после лазарета к себе в часть…. Но Столбунский не был знаком с творчеством великого чешского сатирика. Он механически протянул руку к семейной фотографии Джона. И стал рассеянно рассматривать её. Впрочем, вскоре его рассеянность, извините за тавтологию, рассеялась - присмотревшись как следует, Жорж не поверил своим глазам – справа внизу, почти на обрезе на него смотрел (бросаясь в глаза – ведь все улыбались, а он нет) дед Юзик, робко обнимающий за талию самого Джона, который выглядел в гражданке как-то чуточку иначе, чем при погонах. Тот самый брат отца Жоржа, который ездил в Флориду (почему-то это запомнилось Жоржу) к своей родне, странным образом нашедшейся спустя почти что 100 лет после того, как предки Столбунских, уехавшие в пору дореволюционных массовых эмиграций, начали поиски своих близких на исторической родине. То ли на пенсии кто-то из стариков заскучал, то ли делить было что-то надо – Жорж уже и не вспомнил причину того интереса с американской стороны. Но помнил, что списавшись, дед съездили в гости к американским Смыковским и долго потом рассказывал о своих впечатлениях от перелёта, от страны, от города, где жили родственники, от их быта и нравов. Юзик много чего говорил, но что там была правда, что вымысел – кто теперь разберёт! Он с восхищением описывал, что у кузена есть своя яхта, что его особенно восхитило – красного цвета. Говорил о том, что у них живут аж три собаки, и все здоровые как теленок и рыжие. Кормят их сухим кормом, а когда Юзик предложил псам втихаря кусок мяса, так те зафыркали и отвернулись от него, как будто оскорбившись. Понравилась Юзику и машина у главы семьи – то ли грузовик то ли джип – размером с два трактора «Беларусь», с кузовом после салона, в который влезает полностью квадроцикл. И про то, что водку там никто не пьет. И про драники слыхом не слыхивали – тоже болтал. И даже хвастался, что когда он им драники нажарил (сало. говорил, искали целый день, пока в польской лавчонке не купили на окраине городка), то уплетали американцы их в обе щеки, хрюкая от удовольствия и облизывая вилки.
Рассказывал Юзик и про своего внука, Джона (уж не того ли Джона – вдруг толкнуло что-то изнутри Столбунского, который передо мной сидит?) – мол, рыбалку любит сильно и даже из-за этого хотел пойти на флот, но по здоровью что-то не вышло, и служит в пехоте. А рыбачит ловко, таких красавцев вытаскивал на здоровущий спиннинг, крепящийся с метровой катушкой прямо к борту яхты. Дал и Юзику парочку вывести красавцев. Дед врал про то, что это был якобы тунец по 30-40 килограммов. Приукрашивал, конечно же, сто процентов, - не верил своему односельчанину наш путешественник. У Жоржа появилась ниточка надежды. «Сэр, извнитие!» - обратился он к офицеру, глядя на переводчика. «Переводи, красный стрелок!» - как бы пошутил Столбунский. И, показывая на фото, стал рассказывать про Юзика, про яхту красную, про здоровую машину с квадроциклом в кузове. Про собак, рыбалку. Про всё, что мог припомнить из Юзиковских баек, опустив некоторые подробности, которые к делу не относились (как Юзик напился и задирал полицейского – а дед известный скандалист на селе, ничего удивительного, как «ходил» к негритянке какой-то вида страшного, но с жоп… размером с копну сена и т.д. и т.п.). По мере того, как Столбунский выдавал информацию, лицо у Жоржа вытягивалось. Казалось, он чувствовал себя дураком – вроде должен верить, а не может. Но в конце концов в голове у американца что-то щелкнуло и он, присмотревшись критично к Жоржу, то ли уловил какие-т родственные черточки, то ли просто поверил – а не поверить было сложно – уж очень много деталей верных Жорж рассказал про его семью и этого русского забавного деда, который приезжал к ним тогда домой…. В общем, подозрения с Жоржа сняли. И не только реабилитировали, но погрузили в среду родственной опеки. Жоржу выделили чистую отдельную комнату, кормили на убой, показывали разные американские штучки про вооружение и про то, как они воюют. И это Жоржа действительно впечатлило – такой хай-тек он не мог даже себе представить – чтобы воевали не люди, а машины, а человек только управлял ими издалека. «Какая-то фантастика!», - про себя думал Жорж, глядя как оператор джойстиком управляется с немаленьким по размеру беспилотником, глядя на мир объективами его камер, корректируя полет по спутнику. – «как с ними сапёрными лопатками-то биться в рукопашной, когда они к себе и не подпустят?!» - и внутри у Жоржа печально булькало и возмущенно крякало. Смыковский тем временем испросил белорусского консула, приодел Жоржа в почти новый комплект натовской формы и смеха ради заказал и исполнил ему нашивку с белорусским флагом. Так Столбунский стал выглядеть как первый белорус в войсках НАТО. Правда, скорее ветеран, чем солдат. Жорж втянулся в быт американской военщины, пока консул ехал к нему из какого-то неимоверного далёка (понятно, что в Афганистане белорусских мидовских служб не было, вызывали откуда-то из Таджикистана, скорее всего), делал утреннюю зарядку, захаживал раз пять на день в столовку – а кормили там знатно! Играл в настольный теннис и даже научился бросать ихний шнурованный мяч-веретено. Приладился к фрисби и поразил всех америкосов тем, что за три дня умудрился с помощью нехитрых приспособлений из сахара выгнать за несколько дней несколько литров отличной бражки. Жорж незаметно вписался в быт натовской части, стал своим в курилке и пищеблоке. Но старался не просто паразитировать, а быть чем-то полезным – предлагал свою помощь щедро – потаскать что-нибудь, на кухне посуду перемыть, у техников ключ подержать – за это его полюбили и приняли как своего. За две недели, пока добирался консул, Жорж выучил пару сотен английских слов и стал понимать более-менее язык. Сам говорить побаивался, но переводчик ему уже был точно не нужен. Жоржу нравилось жить в большом армейском коллективе. Он чувствовал себя своим, и почти что сроднился-свыкся с такой жизнью, как вдруг приехал чиновник с родины. Его привезли на броневике, уставшего, лысоватого, толстоватого, староватого, седоватого. В общем, типичного белорусского чиновника, с неубиваемым фрикативным «г» даже в английском произношении. Они потолковали за закрытыми дверьми cо Смыковским и потом позвали Жоржа, чтобы тот расписался в каком-то документе – мол, сдал-принял. Консульский вручил Жоржу взамен нового паспорта (оказывается. Американцы им рассказали всю историю про Жоржа, а наши проверили её и успели выправить документ Жоржу) какую-то авторитетную справку с фотографией Столбунского. И попросил собрать вещи – мол, пора и честь знать.
Жоржа провожала вся часть, все, кто не был на дежурстве, насовали целый баул подарков – от бейсбольных бит до упаковок пива – а Джон подарил на прощание какие-то мудреные наручные часы, копию с фотографии семейной, наказал обязательно заезжать к ним в Америку и сам обещался быть при случае в Рудне. Прощались Жорж с Джоном как настоящие родственники – обнявшись, поцеловавшись и со слезой в голубых глазах. Броневик отвёз белорусов к русскому вертолёту Ми-8, который взял курс на север, опасливо минуя особо опасные участки в горах. От гула двигателей Столбунский задремал. Но проснуться его заставил какой-то грохот и шум. Ещё не открывая глаза, Жорж с тоской подумал – « Неужто опять сбили! Да что ж за жизнь такая!». Но, к счастью, на сей раз обошлось без приключений. Шумел взлетающий военный транспортник, звук от которого проникал в отворенную дверь салона. Консульский и Жорж приехали в мидовское заведение – Жорж так и не понял, русское или белорусское, где Жорж попал в руки, наверное, «особиста» – тот его допрашивал, хотя и мягко и вежливо, но с той особой хваткой, в которой узнается специальная школа. Удовлетворившись трехчасовой беседой, особист сообщил Столбунскому, что до Минска его отправят завтра с пересадкой через Москву, что Жоржу неслыханно повезло и потому, что он выжил, и потому, что ему поверили американцы. Да и вообще – непонятно почему. Как будто хранит его кто-то там. Наверху. Жорж не понял, что имеет в виду его собеседник – ангела и высшее командование, но догадался, что в любом случае речь идёт о действительно высоком уровне субординации.
В общем, до отбытия оставалось чуть меньше суток и Жорж попросился погулять – посмотреть, пользуясь оказией, славный город Душанбе. Деньги у него с собой были – Джон при прощании всунул втихаря в карман пару сотен баксов, документ был, город дышал, судя по видам из окон, спокойствием и безмятежностью – опасаться было нечего. Мир и запахи плова наполняли ландшафт таджикской столицы. Столбунского отпустили легко на удивление, написав на бумажке на таджикском адрес местопребывания и показав, где «самый центр», ка кпросил Жорж, наказав прибыть не позднее 22-00 по местному времени. Ночь 18-го дня,
переходящая в длинные полные приключений часы… в общем, вплоть до 20-го дня. Жорж шагал по улицам столицы, с удивлением отмечая
разность почти во всём, что попадалось на глаза – люди другие. Манерки
другие. Строения и дома – другие. Запахи – цвета – всё другое. На Жоржа
косились и опасливо обходили стороной – он-то уже забыл, что одет в
нато-белорусскую диковинную форму. А люди шарахались на всякий случай.
Они привыкли за последние несколько
тысяч лет на всякий случай шарахаться – то хунны потревожат, то жуны, то
динлины – всех не перечесть кочевников, прокатывающихся на пути к Западу
через этот азиатский край. Немного поплутав, Столбунский вышел на какую-то достаточно
людную, несмотря на жару, которая не думала спадать, площадь. Он догадался,
что это базар и с удовольствием погрузился в толпу. Продавалось всё. А если
не продавалось, то была уверенность – только дай знать что надо – найдут
тотчас же и тут же продадут. Жорж сменял двадцать долларов США на местные
тугрики и с удивлением, приценившись, понял, что 20 долларов США здесь и в
родной Беларуси – это, как говорят одесситы, - две большие разницы. Но
насколько большие, Жорж даже не подозревал. Он, честно говоря, об этом совсем
и не думал. Просто шёл себе по рынку, пробовал семечки и орешки, купил
немного сушёных абрикосов, изюма, что-то из сладостей. Приценивался к чеканке
– очень уж ему понравилось одно блюдо. В общем, слонялся в своё удовольствие,
покуривая важно настоящее американское мальборо. Вёл себя как турист, вызывая
искренний интерес и вопросы у продавцов, которые не ожидали услышать русскую
речь из уст натовского бравого вояки.
Солнце клонилось к закату с какой-то непостижимой для
Стоблунского скоростью – казалось, - оно падает, а не медленно скользит.
Голод остро уколол Жоржа своим нестерпимо жгущим шилом куда-то в путаницу
кишек. Хотелось жареной курицы, лаваша и салата из свежих овощей, с местным
сладким луком и пахучей зеленью, перемешанной с приправами. Наш герой
приметил прилично выглядящий духан и присел на ковер «к столу». Обслуживали
почти мгновенно. Тандырные лепёшки были захватывающе вкусны, курица сочна и
нежна, овощи – выше всяких похвал. Жорж попросил бутылочку пива. Потом
вторую. Не сдержался, заказал 200 водки. Выпил. Стало тепло и хорошо. И даже
светлее как-то, показалось. Впрочем нет, не показалось, вдруг откуда-то,
быстро усиливаясь, налетел пучок света и залили ярким нестерпимым до боли
лучом все вокруг. Как ни странно, но в фокусе этого луча был именно Жорж!
Когда глаза привыкли, он увидел, что, разрывая маслянистую полутьму духана,
на него направил свой прожектор какой-то подозрительного вида гражданин в
сопровождении еще более подозрительного вида товарищей бандисткого типа. Жестами фонарщик приказал Жоржу подняться и повел его на
выход. В очередной раз Столбунского против его воли куда-то вели, толкали и
везли. На сей раз он даже уже ничему не удивился. Везут, значит судьба такая.
А куда – посмотрим скоро. Внедорожник. Потрепанная большая тойота,
направляясь к северу, мерно поскрипывала на ухабах и крупных рытвинах,
прилежно глотая мелкие. От монотонности движения Жорж придремал, провалившись
в какой-то быстро забывающийся кошмар. Он проснулся от толчка. Машина достигла точки назначения.
Все вышли из неё и достаточно аккуратно (отметил про себя наш горе-путешественник)
разбудили его, помогли выйти из машины, всунули в руки банку с кока-колой и
подвели к хибаре, из которой в ночи еле пробивалась полоска света через
немыслимо узкие щели. В горах все эти лучи и яркости были какие-то резкие,
без полутонов. Как нарисованные, отметил про себя Жорж.
Внутри полуземлянки его вежливо встретил интеллигентного
вида восточный мужчина в европейском костюме. Он представился Омаром. На
русском языке. Сказал, что контролирует этот район. Попросил (не потребовал,
нет), чтобы Жорж не волновался и извинился за «похищение». Это и не
похищение, мол, вообще. А наоборот – большая удача. Причем для Жоржа. Потому
что он счастливчик. А всё почему? Потому что кое-кто наверху (Омар показал
многозначительно темным пальцем наверх с загадочным и торжественным видом),
видимо, любит Столбунского. Причем непонятно почему. В общем, словоблудил он
долго. Жорж долго и сосредоточенно слушал его, пытаясь понять, к чему тот
клонит, и вообще, что, собственно, происходит? Но задать прямой вопрос Омару наш герой стеснялся. Ждал,
пока тот сам сформулирует гипотезу счастья. И тот, утомившись, видимо,
собственной болтовней, наконец-то перешел к главному. Говорит, мол, бизнес у
него есть – плохой, криминальный. Но вчера произошло нечто, случилось точнее.
Нехорошее. Стреляли в нашего Омара. Почти в упор. Сильно и обозленно. А он ни
то, чтобы выжил, даже ни одной царапины не получил! Пошёл в мечеть, принес
поклонную голову свою, рассказал вкратце о произошедшем чуде мулле. А тот и
сказал – Аллах тебя спас, негодника. Теперь ты должен убедиться в его
всесилии и величии, а чтобы за грехи свои расплатиться – начинай делать
добрые дела. А у него, как назло, нет ни идей про добрые дела. Ни возможности
– местные-то его все знают, и решись он что затеять – даже не поверят, решат
что он что-то очень подлое задумал. В общем, решил он творить добро на
чужаках. И Жорж – первый из них. И потому счастливый. Потому что сейчас его
облагодетельствуют. В срочном и обязательно порядке. Честно говоря, Столбунские не сильно верил словам Омара.
Как-то н е похож он был на Деда Мороза из сказок – так, обычный бандит в
побрякушках. Холёный и велеречивый. Но
хозяин демонстрировал неиссякаемое желание делать добро. - Что ты хочешь? – спросил он Жоржа. - Все, что смогу,cделаю – только скажи! Столубнский задумался ненадолго – жизнь научила его давно
не верить в чудеса…. Но он, как и всякий человек. Ни до конца изжил в глубине
сердца веру в лучшее и решил рискнуть. - Больше всего, если честно, - начал он издалека… - я бы
хотел сейчас попасть в Серебрянку. - Что это за Серебрянка. Где это? – спросил разочарованно
Омар – он-то надеялся. Что Жорж попросит золота какого, часов дорогих да
машин, женщин роскошных или еще глупость какую мирскую. - Деревня такая, в Амурской области, потупился Жорж. -
Семья там у меня. Не видел с конца XIX века. - Тут Омар вообще оторопел. – Это сколько ж лет тебе
дедушка?! – удивленно воскликнул авторитет. - Да, понимаете. Это образно – начал объяснять Жорж и
вкратце рассказал историю семьи и путешествия. Омар с интересом выслушал его повесть, с его лица ушла
спесивая маска повелителя жизни. - Семья, это серьезно, заметил без тени иронии Омар. –
Собирайся, пошли! Он взял Жоржа под локоть правой рукой, левой набрал номер не
телефоне и отдал какие-то короткие приказания. Видно, что его собеседник что-то пытался
возражать, но, почти не повышая голос, Омар придал ему такую крепость стали,
что на том конце захрюкали и, судя по всему, устрашенно обещали все исполнить
быстро и качественно. - Мы с тобой сейчас посмотрим кино – сказал Омар Жоржу – а
потом мы тебя посадим на транспорт и он довезет тебя куда надо, там тебя
встретят и проводят до места. Жорж не сильно понял, что имел в виду хозяин, но решил
воздержаться как от расспросов, так и от сомнений. Что-то ему подсказывало,
что Омар слов на ветер не бросает. Они присели на ковер возле огромного
экрана телевизора. «Да он поболе фасада моей избы будет»- подумалось Жоржу. –
«вот бы мне такой в Рудню посреди села поставить, чтобы люди собирались и
смотрели все вместе кино али новости какие про надои и соревнования
комбайнеров!» - Омар заметил и, наверное. понял, чем восхищался и о чем
задумался Жорж. Но лишь улыбнулся и пригласил жестом Столбунского угощаться –
перед ними был низкий столик с фруктами и сладостями на местный манер. На
экране начались титры индийского фильма. Как оказалось, вполне приличного. В
общем, даже без перевода Жорж понял, что речь идет об одном гражданине,
который в Новогоднюю ночь попал в незнакомый город, придя по адресу своего
жилья. Открыл своим ключом чужую квартиру,
завалился на диван просыпаться, где его нашла хозяйка квартиры, а
потом пришел ее хахаль, и …. В общем, Ирония судьбы в индийском пересказе».
Только что там не Брыльска была, а какая-то чернявая гражданочка, аппетитная,
в теле – как Жорж любит. И сам герой был не квёлый интеллигент, а судя по
всему. Профессиональный танцор и певец. Впрочем, и девушка - хозяйка и мужик
её, и все остальные участники это трагикомедии, на первый взгляд все были коллеги
– танцевали и пели пол фильма. Под конец ленты Жорж задремал. Дрема навалилась на него
клейкая и тягучая, как мёд. Опоил таки, ирод! – мелькнуло у Жоржа в голове.
День 20. И снова –
здравствуйте! Проснулся он, как это с ним случалось несколько раз в
последнее время, в воздухе. В самолете. Он сидел, привязанный ремнем к
креслу. Перед Жоржем были рычаги и россыпь приборов. Слева – пилот в
наушниках, который заметив, что Столбунский проснулся – улыбнулся чем-то
нестерпимо белым, показал большой палец и подмигнул. Вокруг была ночь. Ни луча. Ни света –
только россыпь высоких звёзд. И в это россыпи самолет уносил Жоржа непонятно
куда. Кажется, это было небольшое воздушное судно – решил про себя Столбунский
– уж слишком сильно болтало крылатую машину. И шла она подозрительно низко,
облизывая складки местности. «Наверное, чтобы радары не заметили» - сообразил
Жорж. Пилот сосредоточенно делал свою работу, лишь изредка
поглядывая на Жоржа с широкой улыбкой. Столбунский оглянулся назад – всё
чрево самолета занимал какой-то объемистый сверток, замотанный в упаковочный
целлофан и щедро перекрещенный лентами скотча. - Что у нас внизу – пытаясь перекричать гул двигателя
спросил пилота Жорж Но тот лишь помотал головой и сказал что- то с окончанием
на «…стан» на плохом английском. «Знаю я ваши станы, подумалось Жоржу – всю
неделю по ним скитаюсь, уже надоело». Прошел час или два полета в кромешной
тьме. И вдруг под самолетом забегали цепочки света – они становились чаще и
интенсивнее – самолет приближался к какому-то достаточно крупному городу. - «Улан-Батор» - сказал пилот и показал вниз пальцем.
«Ну ничего себе, – подумал Жорж! – вот это я забрался! Это
что ж теперь – я в Монголии? «Да Жорж Столбунский, белорус, бывший католик, из Ветковского района
Гомельской области. Ты летел над Улан-Батором. Но даже не надейся , что вдруг
забарахлит мотор или вдруг какой-то отмороженный монгольский зенитчик загонит
снаряд в хвостовое оперение вашей таджикской нарко-птички. Хватит с тебя
приключений в Средней Азии! Уже третью неделю в пути, но несильно
приближаешься к Серебрянке!» – так бы мог сказать автор, если бы Жорж был
вымышленным персонажем, высосанным из пальца или типа того, не знаю, из чего
там писатели высасывают свои фабулы и образы героев. Но никто не властен над
Жоржем – только она сам волен выписывать сюжетные пируэты в своей судьбе или
судьба вольна, а он их выписывает. Неважно…. В общем, как бы то ни было –
долетел таки Жорж из Монголии в Южную Сибирь. Не спрашивайте только, как они пересекали нерушимую границу нашей
большой Родины, занимающей 1/8 часть суши. Как-то тихо скользнул на маленьком
самолетике, цепляя брюхом скалы и верхушки деревьев, под покровом ночи – и никто
его не заметил. Скажете не бывает? Бывает, товарищи. Вон вспомните историю с
Сессной, шведами и десантом плюшевых мишек, сброшенных над белорусской
столицей. Однако Жорж мишек не сбрасывал. Он тихонечко сидел в кабине и даже
порулить не просил, хотя язык чесался. Чесался, чесался и дочесался. «Дай,
- говорит Жорж пилоту знаками –
порулить штурвальчик – я, мол, аккуратненько!». А тот возьми и дай. В аккурат возле Улан-Батора. Чуточку
не долетая до него. А пока Жорж пробует себя в качестве пилота малой авиации,
я просто для информации приведу карту. Злоключения Столбунского на атласе
мира. Можно сказать. И только за последнюю неделю. С той самой злополучной
казахстанской курицы. Хотя…. Может, спасибо ей сказать надо – человек мир
посмотрел. Не тот мир, конечно же, к которому стремится большинство нашего
народа, стремящегося в разные там Европы-Америки да тропики. Но Жорж, уверяю
вас. Ни секунды не жалел о случившемся. После десятилетий сонного
существования в Беларуси да вдруг такой масштаб, столько впечатлений, людей,
событий. Столбунский стал благодаря испытанием последних дней совсем другим
человеком, в общем. Человеком мира. Причем мира азиатского.
Но вернемся к нашему герою, который в этот момент
перебрался на кресло пилота и пытается освоиться с управлением. И кто? Этот
Жорж, который и трактор-то нормально не научился водить, вернее забыл
напрочь. В общем, ошибся пилот. Видимо, форма американского вояки ввела его в
заблуждение. Конечно же, если бы Жорж был в своем привычном прикиде, ему бы
даже газонокосилку не доверили. А тут … В общем, не зватило высоты пилоту для
того, чтобы аварийная посадка получилась мягкой. Маленько приложился самолет
к землице, к сопочке. Разметало его по тайге немного. Километра на два, не
больше, точно.
Когда Жорж очнулся, он нашёл себя лежащим спиной на
валежнике. Что-тяжелое придавливало онемевшие ноги. Сквозь продранную
упаковку выглядывали …. Очертания телевизора. Который Жорж смотрел у Омара!
«Вот так подарочек!» – пронеслось в голове у Столбунского. – «Будь здоров,
так и ноги можно потерять с плазмами ихними!». Но обошлось, ноги были целыми.
И, что удивительно, плазма тоже! А вот пилота не было нигде. Вообще. Как ни искал
его Жорж по окрестностям, украшенными обломками их воздушного судна, он как в
воду канул. Будто не было его вовсе. Или волки съели, кто знает эту тайгу. Бросив безнадежные поиски, Жорж похлопал себя по карманам
– к его радости в куртке остались сигареты все в той же еще американкой
пачке. Покурив и полюбовавшись звездами, Столбунский почувствовал вдруг, что
замерз. Он бросил окурок, быстро соорудили из веток и обломков воздушного
судна какое-то подобие шалаша, развел возле него небольшой костер, стащив
поваленные крушением деревца посильного ему размера, и, замотавшись в
упаковочный целлофан, сел, привалившись к стене шалаша, положив голову на
колени. Так он и уснул, под треск дров и ночные звуки тайги. Он спал безмятежно и глубоко, после этих переживаний Жорж
позабыл свои невротические приступы бессонницы, мучившей его последние лет
десять. Спал как ребенок … и ведь высыпался же! Продолжение следует… Жорж Столбунский. *** |
||||||||||||||||||||||||||||||||
Их
тактика и напор давали свои плоды. То одна баба с кошелками, шушукаясь,
прошла с ними в купе проводника, то вторая. Шмон продолжался. Очередь дошла и
до Жоржа. Столбунский не был морально готов к звериному оскалу таможенных и
пограничных служб Украины. Добрый и в чем-то даже наивный, домосед, неопытный
путешественник, он растерялся от самого первого вопроса таможенника, чем и
вызвал его особенный интерес. Тот заподозрил в мямленьи Жоржа и общей
неуверенности в беседе некий злой умысел и устроил самый придирчивый осмотр
багажа нашего земляка. Все, что Жорж так тщательно паковал и укладывал,
оказалось на полке – в одном брезгливом комке. Однако парень в форме не
унимался. Он придирчиво ощупывал швы, принюхивался к провианту и, в конце
концов, даже попытался определить на глаз вместе с погранцом следы подделки
паспорта Жоржа. Тот волновался от всего этого спектакля все больше, краснел,
запинался и смущался до неприличия от своей неопытности и бессилия перед
деревянными колесами государственной машины. В таком позорном разобранном
виде Жоржа и сняли с поезда, чтобы проводить в околоток для дальнейшего
«выяснения обстоятельств», поскольку сам Столбунский не догадался сунуть
ретивым стражам купюру помятого достоинства, а подсказать было некому –
каждый по своему углу хоронился. Поезд поплелся дальше, оставив Стоблунского
в лапах хохляцких силовиков. В славном местечке Хоробичи. С белорусским еще
названием, но уже на территории Украины.
