Прислала Абакумова Нелли Михайловна. г. Свободный, Россия.

 

 

 

 

От переводчика

 

Фамилия Гулевич очень распространённая в нашем городе и в районе, в сёлах Серебрянка и Рогачёвка. Представители этой фамилии

трудятся в разных сферах местной экономики, системах управления, образования, культуры и здравоохранения.

 

Есть немало имён с фамилией Гулевич, высеченных на плитах городского Мемориала и сельских памятниках воинам, отдавшим жизнь в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.

 

А вот то, что в далёкой Австралии, Франции и других странах живут люди с этой фамилией, знают далеко не все. Хотя в некоторых семьях передавались от прадедов к дедушкам и бабушкам, от них - к ныне живущим рассказы о близких родственниках, уехавших за границу. Иногда приходили даже посылки, изрядно потрёпанные нашей советской таможней. В старые и не всегда очень добрые времена эти факты скрывали, боялись привлечь к себе внимание особых органов и быть сосланными в отдалённые места, где уже отбывали свой срок некоторые представители с фамилией Гулевич или связанные с ними родственными узами.

 

К сожалению, старики уходят из жизни, молодые меняют место жительства, всё это происходит и у нас, и в далёких странах - и теряются родственные связи. В какой-то семье гостит родственник, заберёт все фотографии, письма, уедет в свою местность, а сам уйдёт из жизни - и потеряны последние ниточки. Не все хранят семейные архивы.

 

Иногда хорошо помогают разные государственные архивы. Так, архив Владивостока хранит документы, связанные с историей освоения Дальнего Востока, о первых переселенцах и прочие материалы. В наш век прогресса на помощь тем, кто ищет свои корни и интересуется историей своего рода, приходит Интернет.

Гулевичи из разных стран находят в Интернете интересные для них сведения, обмениваются информацией друг с другом. Несколько лет занимается изучением своей родословной Александр Кузьмич Гулевич, инженер охранно-пожарной сигнализации в ИП «Системы охраны» из Свободного. Его двоюродный брат Анатолий Маринчак  живёт во Владивостоке, тоже интересуется своей родословной, установил контакты со многими людьми в других регионах России, чьи корни связаны с фамилиями Гулевич и Маринчак. В эти фамилии влились и другие фамилии: Кацуба, Шкуропатские, Смялко, Смыковские, Здановские, Рукман, Дипские и др. Так завязалась переписка между представителями рода Гулевичей, живущими во Владивостоке и Австралии.

 

В августе 2008 года своих дальних родственников в Свободном (семью Александра Кузьмича Гулевича) посетил Джон Гулевич со своей супругой Мэрилин. Фамилию Гулевич они произносят с ударением на первом слоге. Его дед Василий Гулевич родился 31 декабря 1897 года в Варшаве, был среди первых переселенцев на Дальний Восток, служил солдатом в Царской армии России. Бабушка - Джозефина Гулевич (девичья фамилия Кацуба). Его отец Ян Гулевич родился 21 февраля 1919 года в Благовещенске. В 1924 году эта семья иммигрировала в Австралию. Поэтому отец Джона уже служил в авиации Австралийской армии во время Второй мировой войны 1939-1945 гг., был награждён тремя орденами и медалью.

 

Джон и его жена Мэрилин имеют свой бизнес, связанный с геологическими исследованиями, организацией, подготовкой горных разработок по добыче золота, урановой руды и других минералов. У них трое детей. Живут они в северной части Австралии в городе Кэрнс, штат Квинсленд, на берегу Кораллового моря, в районе Большого Барьерного рифа. Это зона жаркого влажного климата с буйной тропической растительностью. Рядом река с живописным водопадом, поэтому улица, на которой они живут, называется буквально «Водопадная». В реке водятся небольшие крокодилы, а вот в морской солёной воде встречаются очень крупные крокодилы, которые любят полакомиться крабами из краболовок, поставленных рыбаками. Рыбаки соблюдают все правила предосторожности во время рыбалки, а для любителей поплавать в море есть отведённые места, огороженные металлической сеткой, так как в море плавают и акулы…

 

В течение нескольких лет Джон со своей женой собирались посетить места в Амурской области, где проживали его предки в первой половине двадцатого века: сёла Серебрянка, Рогачёвка, города Свободный и Благовещенск.

 

Фамилия Гулевичей была очень распространённой в Серебрянке, подавляющее большинство жителей деревни носило эту фамилию (это видно из материалов Амурского областного архива с момента образования и заселения деревни). Так вот сельчане, для простоты общения между собой, давали родословные прозвища семьям. К примеру, дед Александра Кузьмича Гулевича носил прозвище «ПОНТЕР». Были и другие прозвища: «ДОМОЧКОВЫ», «ПАВЛЮКОВЫ», «ХОМУТКОВЫ» и т.д., хотя все эти семьи носили одну и ту же фамилию – Гулевич. Таким образом, в разговорах между собой было проще определить, о ком идёт речь.

 

Отсюда и названия: «Легенцев ручей», «Хомуткова падь», «Домочкова падь». Дед «Легенец» привёз в Серебрянку в 1903 году своего племянника, Гулевича Александра Николаевича. Мальчику было 13 лет, его родители умерли и были похоронены в селении Рудня Могилёвской губернии. Гулевич Александр Николаевич – дед Александра Кузьмича Гулевича.

 

В этом году Джону представился случай принять участие в Геологической конференции в Осло, столице Норвегии, вот он и спланировал, а туристическая фирма в Австралии разработала (на это ушло всего три недели со всеми визами и бронированием мест во всех отелях разных стран, билетами на самолёты и поезда) для него туристический маршрут: самолётом до Владивостока, далее поездом до Москвы с остановкой в Свободном на 4 дня. В Москве они пробыли всего два дня, так же и в Санкт-Петербурге, самолётом в Осло, затем поездом через Германию, Швейцарию, Францию и Италию. Из Рима они полетели домой в Австралию на самолёте и были дома 1 сентября.

 

Гости из Австралии признались, что очень переживали, куда они едут, какое отношение встретят к себе со стороны жителей незнакомой страны. Но отметили дружелюбие и доброжелательность по отношению к ним в России, доброту и душевность наших людей. Но они не могли скрыть своё огорчение при виде наших мусорных свалок повсюду, брошенных бутылок, битого стекла. Возле Мемориала погибшим в годы Отечественной войны Джон и Мари сразу стали подбирать с плит осколки бутылок, они просто не могли пройти мимо такого кощунства.

 

Джону и Мэрилин было интересно всё, что связано с местом жизни их предков в Серебрянке и Рогачёвке. В основном их сведения почерпнуты из найденного в интернете дневника Ивана Гулевича, одного из представителей рода Гулевичей, покинувших наш край в двадцатые годы и обосновавшихся во Франции. Он назвал свой дневник «Летопись семьи».

 

А вот Александр Кузьмич знает историю и жизнь в двух деревнях - Рогачёвке и Серебрянке - из первых уст. Ему много рассказывали его родные, да и сам он практически все школьные каникулы проводил в Серебрянке. Жил у своей бабушки – Маринчак Юлии Семёновны и у двоюродного брата Маринчака Анатолия Осиповича на «Сахалине» (так назывался в народе район в Серебрянке – это хутор на въезде в деревню). Когда-то там жили переселенцы с о. Сахалин, да и сам по себе хуторок был как бы отрезан от основного поселения речками Овсянкой и Серебрянкой, т.е. напоминал собой остров. В дореволюционные годы на речке Серебрянке, в районе «Сахалина», была запруда (искусственное озеро), на ней стояла водяная мельница. Об этом Александру Кузьмичу рассказывала бабушка – Юлия Семёновна. Сейчас на этом месте ничего не осталось, торчат из кочек несколько оголовков от деревянных свай, вот и вся память.

 

Деревня Серебрянка неофициально народом была поделена на пять районов: «Сахалин», «Рязанка», «Овсянка», «Деревня» и «Тот край». Первые два названия были даны в честь переселенцев с Сахалина и из Рязани, «Овсянка» - по наименованию речки, а вот «Деревня» – это был центр села, «Тот край» - конец деревни, дальше шли посевные угодья, лес.

 

Эти сведения Александр Кузьмич дал мне накануне встречи гостей из Австралии. Поэтому я смогла рассказать им интересные факты на английском языке. Автору этой статьи пришлось много переводить для гостей с русского на английский. Но это было очень интересно, так как Александр Кузьмич – замечательный рассказчик и знает много интересного о городе, его героях, об истории сёл Рогачёвка и Серебрянка и просто очень интересный человек и прекрасный семьянин. Австралийцам очень понравилась его семья, его жена Ирина. Блюда, приготовленные Ириной, имели большой успех, а дочь Наташа по их просьбе отпечатала для них на компьютере рецепты полюбившихся им блюд, вспомнив свои знания английского языка и успешно их преумножив, подбирая слова для рецептов.

 

Но всё-таки самый интересный рассказ у Ивана Гулевича, представителя рода Гулевичей. Этот род судьба разделила на тех, кто уехал в Австралию, и тех, кого жизнь занесла во Францию.

 

Вера ОВЧАР,

член Союза журналистов России.

 

 

ГУЛЕВИЧ

 

Представители этой фамилии могут гордиться своими предками, сведения о которых содержатся в различных документах, подтверждающих

след, оставленный ими в истории России, Украины и Белоруссии. Фамилия Гулевич происходит из западных областей древнерусского

государства и входит в число старинных славянских фамилий, первые упоминания о которых относятся к XVI веку. Конечно, в настоящее

время представители этой фамилии могут жить и в других исторических областях.

 

Фамилия Гулевич принадлежит к древнему типу исконно славянских фамилий, образованных от имени родоначальника.

В старину на Руси каждый человек имел два имени. К имени, полученному при крещении, добавлялось второе, называемое мирским или нецерковным. Наличие второго имени - дань древней славянской традиции двуимённости, требовавшей сокрытия главного имени. Крестильные имена по христианской традиции выбирались из церковного календаря, называемого на Руси святцами. Христианская религия пришла на Русь из Византии. Поэтому большинство христианских личных имён заимствовано из древних языков (латинского, греческого, древнееврейского): Иоанн, Василий, Константин и др. Мирские же имена имели, как правило, исконно славянское происхождение: Волк, Рыба, Лопата и т.д. "Гулей" в старинных славянских говорах называли “шишку на теле, желвак, синяк”. Появление же имени Гуля связано с интереснейшей и древнейшей традицией. Как и у большинства народов мира, у славян существовал обычай присваивать детям имена-обереги. Например, считалось, что не захочет нечистая сила связываться с тем, кто носит имя Злой, Злоба или Буян. Побоится тронуть названного Кручиной, Неудачей, Невдачей (древнеслав. - "неудача"), Золотухой, Желтухой и пр.: злые силы тоже суеверны - как бы беды и болезни, которое несёт в себе имя, не перекинулись и на самого "представителя " нечистых сил. В число таких имён-оберегов входит и древнее имя Гуля. Кроме того, имя Гуля могли дать любящие родители своему малышу (от глагола "гулить" - 'нежить, ласкать, голубить, баловать'). Существовало и прозвище Гуля - так называли весельчака, балагура, человека с широкой душой.

 

Своеобразной обработке подвергались и имена церковные: непонятные по смыслу и непривычные по звучанию все они "обкатывались" живой речью, пока не начинали звучать вполне по-русски, т.е. ближе по звучанию к привычным русским именам (Сергей - Серый, Милий /греч. - яблоня/ - Милушка, Мал /лат. - злой/ -Малышко и пр.). Например, в форме Гуля в старину могло употребляться несколько канонических церковных имён: Георгий (с древнегреч. - "земледелец"), Игорь (с древнесканд. - "хранимый Богом изобилия") и Сергий (с латинского "высокочтимый"). В этот период происходил своеобразный процесс "становления" обиходных форм иноязычных крестильных имён, поэтому "домашние" формы имён нередко совпадали для нескольких различных имён канонических (как, например, и сегодня нередко Лёшами называют одновременно Алексеев и Леонидов, а Гошами - Игорей и Георгиев). По этой причине сегодня не всегда можно уверенно говорить, какое значение лежит в основе древнего имени родоначальника, ставшего основой современной фамилии его потомков.

 

Мирские имена существовали на Руси до окончательного их запрещения церковью в конце XVII века, а народные формы имён крестильных и позднее далее в документах выступали в качестве официальных именований. В каждом регионе фамилии образовывались согласно местной традиции. Так, например, в Польше, Белоруссии и на Украине фамилии образовывались при помощи суффикса -ович/-евич, который относится к древнейшим общеславянским патронимическим суффиксам. В старину он означал "маленький" или "сын такого-то". Так, в старинных грамотах упоминаются: пан Иван Гулевич во Львове, 1421 г.; во времена Богдана Хмельницкого (1649 г.) в "Реестре Войска Запорожского" - казак Киевского полка Олешко Гулевич. В списках "Русского служилого дворянства второй половины XVIII века (1764 - 95 гг.)" записаны 7 представителей фамилии Гулевич. Окончательно же говорить о происхождении родового прозвания каждой семьи Гулевич можно лишь на основании генеалогических исследований. Тем важнее и интереснее для потомков сохранить память о происхождении их фамилии.

 

 

 

ЛЕТОПИСЬ СЕМЬИ

 

Иван Гулевич.

Родился 5 января 1901 года, Рудня, Белоруссия,

умер 2 ноября 1980 года, Франция.

 

 

Иван Иванович Гулевич (05.01.1901 – 02.11.1980) и его сын Павел Иванович (26.04.1925). Фото 1935 г.

 

 

Глава 1.

 

Повседневная жизнь

 

Все мои предки - как и я сам - выходцы из Польши. Мы сохранили нашу католическую религию навсегда.

Наши самые отдалённые предки жили в округе Волайн. Согласно преданию, что сохранилось в семье, три брата Гулевича встретились однажды в Могилёвской губернии и построили дом на краю леса, вблизи от большого ручья. Они нашли залежи железной руды, которая дала им возможность развернуть производство этого металла.

 

Позднее на этом месте возникла большая деревня, она была названа «Рудня». Никто не знает, сколько лет понадобилось деревне для роста. Сколько столетий люди жили в городе Рудня? Мы знаем только одно: большинство жителей этого города носили фамилию Гулевич.

 

Земля, на которой они жили, принадлежала богатому землевладельцу. Живя там, наши предки платили налог, так, вся семья работала на помещика три дня в неделю. Их жизнь не была лёгкой. Мои предки не были фермерами, они добывали железо, что предоставляло им место проживания, и местные власти позволяли жить им спокойно, что в ту эпоху в России было привилегией не многих ремесленников. По этой же причине эти семьи были свободны, независимы от землевладельца, который имел титул графа.

 

Эти права нашей семьи подтверждались документами, они хранились у графа. Когда граф умер, графиня, его вдова, передала документы в управление Могилёвской губернии. После её смерти, так как у неё не было детей, всё это большое наследство перешло в руки отдалённых родственников, а не в руки фермеров или в государственную казну. Вот так случилось, что новый граф овладел собственностью и судьбой моих предков. Дабы не попасть в крепостные, семьи боролись, старались восстановить документы, которые должны были быть в правлении Могилёва, но, очевидно, они исчезли.

 

Так семьи моих предков стали собственностью молодого аристократа. Это было рабство, настоящее рабство, что испытали эти семьи. Например, они выбирали среди женщин хороших нянек для детей «хозяина». Они не стеснялись избивать людей на полях. Так продолжалось до отмены крепостного права.

Я не могу привести больше подробностей об их жизни, так как очень мало свидетелей. Поле освобождения крестьян мои предки получили несколько участков земли.

 

Никто не знает, как долго продолжалась такая жизнь в местечке под названием Рудня. Когда семьи этих трёх братьев основали настоящую деревню, им стало не хватать места для жизни. Литьё перестало быть доходным, и, более того, качество чугуна снизилось, так как секреты его производства всё больше терялись со сменой каждого поколения.

 

Почва стала бесплодной и песчаной. Жизнь становилась более и более трудной.

К счастью, они знали человека, занимавшего значительное положение у графа. Он выслушал их и посоветовал обратиться в правительство с письменной просьбой о замене их бесплодной земли на другую землю. Они последовали его совету. Приехали два представителя от правительства. Провели расследование, затем уехали. Правительство заключило соглашение с землевладельцем о замене этих полей. Агроном приехал в Рудню и предложил им выбрать новые поля по их желанию. Наконец они остановили свой выбор на очень хорошей долине, пересекаемой маленькими ручьями и с прекрасной рекой, служащей границей этого участка. Название реки – Беседзь. Этот агроном был очень щедрым и хорошим человеком и, желая угодить им, предложил даже намного большие участки земли, зная, что землевладелец не испытывал недостатка в земле.

 

Но наши мужчины испугались оказаться в тюрьме, если будут притязать на большие площади земли, чем имели раньше.

Агроном посмеялся над их глупостью и их непорочностью и отвёл им намного меньше земли, чем они могли бы иметь. Несмотря на это, они получили площадь земли в три раза больше, чем было у них прежде.

 

Осенью 1879 года старая Рудня выгорела, кроме одного дома, а также пшеница и всё, что они имели, - исчезло. Было легче переезжать. Готовясь к зиме, они рыли землянки и устраивались в новой деревне Рудня. Так, основание новой деревни датируется осенью 1879 года. На месте старой деревни был посажен лес, он с того времени принадлежал графу. Так исчезли следы наших предков.

 

Новая деревня была в чуть более шести с половиной километрах от старой. Я думаю, что даже и теперь возможно найти место расположения старой деревни, благодаря развалинам домов и следам литья. Я думаю, что также может быть найден сломанный остов крана, весившего 25 пудов (один пуд = 16 кг), приводимый водой озёра. Все эти следы прошлого могут помочь отыскать кладбище, где похоронены наши предки. Мой дед, как и мой отец, рассказывал, что первые годы жизни на новой земле были замечательные и даже богатые. Они никогда не боялись работы, и так прошло двадцать лет. Население деревни утроилось, и почва, что была песчаной вначале, стала опять бесплодной, они снова познали несчастье, трудную жизнь и недостаток места для проживания.

Без удобрения ничто не росло, они работали, но получали мало.

 

Не было в деревне машин, всё делалось вручную. Доля женщин была также трудной, они должны были сеять лён, делать из него ткань и затем шить одежду. Они не покупали никакой одежды, всё делали сами. Очевидно, весь день проходил в тяжёлом труде. Работа была неинтересной и не приносила денег. Она лишила их свободы и заставляла чувствовать себя рабами своей жизни. Позднее расскажу подробнее о жизни моих родителей.

 

Я бы хотел описать жизнь моих родителей как радостную и полную великолепия. К несчастью, она была совсем другой. Моему отцу Ивану было только 6 месяцев, когда его родители умерли. Его отца, моего дедушку, звали Матвей. У него было три брата, и их отец, мой прадедушка, ушёл на военную службу, которая в то время длилась 25 лет. Он не вернулся. Кто уходил на военную службу? Правительство посылало запрос найти среди крестьян определённое количество рекрутов. Хозяин передавал количество нужных рекрутов в приход, и они определяли тех, кому предстояло оставить деревню для службы в армии. Вероятно, такой долгий срок службы не мог легко приниматься молодыми людьми. Они знали, что редко кто возвращается в родную деревню.

 

Большинство умирали вдали от дома из-за непосильного труда или на поле сражений. Приход обычно выбирал из малосемейных, так сказать, тех, у кого было меньше всего поддержки. Некоторые молодые люди, зная, что они рискуют быть выбранными, пускались в бега и предпочитали прятаться в лесах всю оставшуюся жизнь. Было много таких беглецов, что жили дезертирами, как животные, всегда в поисках еды и одежды. Они становились также опасными, совершали насилие и грабежи. Некоторых ловили, заковывали в кандалы и отправляли по месту их службы. Тот, кто уходил на военную службу, сразу терял свою землю.

 

Когда мой дедушка ушёл на военную службу, его трое или четверо детей узнали, что они остались без земли, и жили в глубокой бедности. Они работали батраками на фермеров. Но никто не испытывал сострадания к этим несчастным. Никто не хотел приютить в своём доме или накормить их. Таковы были условия их жизни.

 

Чтобы выбраться из такой жизни, Матвей сошёлся с вдовой, у которой было четверо детей, жила она в соседней деревне. Вдова была православного вероисповедания, поэтому Матвей поменял религию. Была она очень богатой. Люди рассказывали о ней - и это стало легендой в нашей семье, - что её муж извлёк выгоду из денег клада, найденного его дедушкой. Это случилось 50 лет назад. Этот дедушка был беднейшим среди бедняков - он был пастухом, на протяжении многих лет пас стадо. Однажды он привёл стадо близко к дороге, где нашёл кожаный кошелёк, полный золотых монет. В прошлом деньги перевозились в сумках из телячьей или козьей кожи. Эти монеты, принадлежащие государственной казне, были отправлены по дороге через три провинции. Гражданские служащие (или выпили слишком много, или им не хватило бдительности) не заметили, что их сумка из телячьей кожи выпала из подводы. Государственная служба разослала объявления во все деревни с обещанием награды, даже медали, для тех, кто найдёт эти деньги. Старый пастух не сказал ничего: его лучшей наградой были золотые монеты... Будь он честным, награды было бы достаточно, чтобы обеспечить ему комфортное существование на протяжении всей оставшейся жизни, даже принимая во внимание, что он не был очень старым (около пятидесяти лет), но жадность не дала ему стать известным.

 

Имея все эти деньги в своём распоряжении, он не мог тратить их, потому что его семья была настолько бедна, что появившиеся деньги сразу вызвали бы подозрение. В течение ещё двух лет он оставался пастухом. У него не было детей, но был ученик, будущий муж этой вдовы. Он позаботился об образовании его сына, давая ему наставления, как воспользоваться деньгами. После того, как два года прошли, старик оставил свою работу пастуха и начал покупать пеньку и перепродавать её в близлежащих городах. Через несколько лет он заработал хороший капитал. Он покупал также лошадей и стал собственником пятидесяти лошадей, которых он использовал для перевозки льняного полотна, песка для перепродажи всего этого в Москве, где он основал свой бизнес. Молодой человек знал хорошо, что унаследует его бизнес. Однажды, возвращаясь из Москвы после хорошей распродажи, он сказал деду, что у него украли все его деньги. Дед понимал, что это ложь, и стал бранить его, но тот поклялся, что это была правда. Может быть, из-за этой лжи, или, возможно, такова была его судьба – он умер вскоре, оставив жену и четверых детей.

 

Украденные деньги, оставшиеся после него, нельзя было хранить дома, поэтому она доверила их одному родственнику. Она была неграмотная и не знала, какую сумму она доверила. Она думала, что каждая банкнота не стоила больше рубля… И этот родственник «честно» вернул ей столько рублей, сколько банкнот она ему доверила, согласно её условию. Разница была огромной: один рубль за банкноту в сто рублей! Через несколько лет она потратила все те деньги, и, так как дети были маленькие, она решила вновь выйти замуж прежде, чем попасть в настоящую нищету. Поэтому она приняла моего дедушку в свой дом.

 

Матвей был умным человеком, трудясь, обеспечил постоянным доходом. Хотя он и был молодым, но трудная судьба научила его ценить деньги.

После женитьбы он приступил к работе, и во всём, что он делал, преуспевал так, что через несколько лет его ферма стала больше, и он стал самым богатым крестьянином деревни. Он прожил двадцать лет с этой вдовой, но у них не было детей. Он поженил своих приёмных детей, построил каждому хороший дом. Когда двое из них стали родителями, их мама заболела и умерла. Матвею было 45 лет, когда он овдовел. Чувствуя себя одиноким, решил вновь жениться, что и сделал - его женой стала девушка 18 лет, Мария из деревни Рудня. Она была также из рода Гулевичей. Она вышла замуж за Матвея по воле своего отца. Её родители были очень бедные, а Матвей помогал им на протяжении многих лет. По этой причине её отец чувствовал себя обязанным отдать ему свою дочь. Матвей и Мария жили дружно. Будучи очень богатым, он знал многих деловых людей, которые посещали его и с которыми он часто пировал, что было неприятно молодой женщине. Он прожил два года с Марией и умер, оставив восьмимесячного сына Ивана, моего отца.

 

Мой отец родился 6 января в деревне Кобвка Могилёвской провинции. Его отец не оставил ни завещания, ни распоряжения о собственности для своего сына. Будучи энергичным человеком и обладая хорошим здоровьем, он никогда не думал о смерти. Он проболел только 1 неделю и 3 дня. Перед смертью лишился способности говорить. Очевидно, он хотел сказать что-то, но не успел. У Матвея был друг в деревне, который был также и дальним родственником. Вместе они арендовали землю у графа, и у них даже был небольшой общий бизнес. Этот родственник хранил деньги Матвея в своём доме, так как Матвей не доверял одному из своих пасынков. Матвей, считая своего родственника честным человеком, думал, что тот вернёт деньги его сыну, когда он достигнет совершеннолетия, так как его мама была ещё молодой и могла вновь выйти замуж.

 

В день смерти Матвея этот родственник появился в доме покойного и попросил бумаги, находившиеся в деревянном сундуке, под предлогом их совместного бизнеса. Мария, неграмотная женщина, отдала ему все бумаги, и никто никогда не узнал их содержимое.

 

После смерти Матвея жизнь продолжала идти своим чередом. Пасынки, зная, что их приёмный отец имел значительные суммы денег, вложенные в разные виды бизнеса, требовали свою долю от этих денег. Мария пыталась объяснить, что она не знает ничего ни о каких деньгах, наверняка, это было правдой. Она рассказала им о бумагах, отданных родственнику Матвея. Пасынки отправились к нему, спросили про деньги и бумаги, но ничего не добились. Этот родственник заплатил высокую цену за свою ложь: очень скоро после этого он умер, никто не знал причину его смерти.

 

Если бы мой дедушка не умер так рано, наша судьба была бы совсем другой. Когда моя бабушка с грудным ребёнком осталась одна среди чужих, её жизнь стала трудной и несчастной. Она решила вернуться в Рудню. После раздела оставшегося имущества между Марией и пасынками ей достались дом и лошадь. Мария недолго оставалась вдовой, скоро она вновь вышла замуж за Ивана, также по фамилии Гулевич. Её новый муж был сиротой и знал лишения с детства. Он вернулся в свою деревню после воинской службы, на которую он ушёл на 25 лет в Петроград, но благодаря постановлению царя срок службы был сокращён до семи с половиной лет. У Марии было ещё 5 сыновей, но один умер, а Франц, Пётр, Базиль и Адам выжили, как и их сестра Анна.

 

Мой отец был очень одарённым и религиозным ребёнком. У него были очень умелые руки. К несчастью, он остался неграмотным, так как его отчим не смог обеспечить семью. Когда он достиг совершеннолетия, он решил жить отдельно и стал столяром-краснодеревщиком и каменотёсом. Когда ему исполнился 21 год, он ушёл на воинскую службу на полтора месяца. Когда ему было 24, он женился на Пракседе Шкуропатской. У моей мамы Пракседы не было ни братьев, ни сестёр, её маму звали Викторией. Эта Виктория была замужем за человеком, который ушёл на военную службу на 25 лет. Она получила от своего мужа только одно письмо и, так как жизнь была трудна для одинокой женщины, решила выйти замуж за другого человека.

 

Они прожили вместе два года, когда по деревне пошёл слух, что её первый муж возвращается домой. Боясь гнева, она решила уйти от своего второго мужа и ждать первого. От второго мужа у неё была дочь Пракседа. Пережив так много, она решила не выходить замуж в третий раз. Она жила в Рудне со своей маленькой дочерью, с трудом зарабатывая ежедневно на хлеб. Она последовала за нами в Серебрянку, на Амур, где умерла зимой 1907-го.

 

Когда жизнь в Рудне стала невозможной из-за плохого состояния почвы, все молодые уехали в Америку, а наша семья решила ехать в Сибирь, к реке Амур.

Мой отец был выбран разведчиком для поездки в Сибирь с моим дедушкой выбрать и купить землю. К тому времени первые поселенцы на Амуре жили там уже тридцать лет. Большие территории были свободны и предлагались для заселения.

 

Очевидно, те, кто прибыл первым, выбрали самые красивые участки земли, особенно казаки. Те восемь разведчиков, представляя деревню Рудня, - 25 семей - прибыли в Благовещенск, где располагалось руководство Амурского региона.

 

Им дали список возможных земель для поселения и цены на них. Мой отец со своими товарищами шли вдоль реки Томь две недели в поисках подходящей земли. Но ничто не нравилось им. Иногда поля были слишком низко расположены по отношению к реке, иногда не было рядом леса. Наконец они остановили свой выбор на районе Петровский. Но, прежде чем вернуться в Благовещенск подписывать договор, они решили посетить одного из родственников, покинувшего Рудню пятью годами раньше и жившего теперь в деревне Рогачёвка. Они воспользовались возможностью взглянуть на другие места и нашли такое место, что понравилось больше, чем Петровский. Подписали все нужные документы в департаменте миграции в Благовещенске, отправили немедленно телеграмму в Рудню, сообщив родным новый адрес. Так была основана деревня Серебрянка в сентябре 1903 года. Они расчистили землю и построили несколько очень простых изб, деревянных домов, - просто пережить зиму.

 

Переселенцы оплачивали только треть дороги, государственная казна оплачивала остальное. Тем не менее, им давали ссуду от двух до четырёх сотен рублей на семью, чтобы была возможность построить дом и купить домашний скот. Деньги необходимо было вернуть, как только хорошо устроятся на месте, но впоследствии указом правительства была дарована амнистия.

 

 

Глава 2.

 

Однажды они двинулись на Амур, построили деревню, что назвали «Серебрянкой».

Вначале у них не было ни домашнего скота, ни денег, поэтому они вынуждены были искать работу в окружающих деревнях. Все взрослые работали. Так они работали два года на других людей, пока не смогли построить хороший дом и купить корову. Жизнь в «тайге» очень отличалась от жизни в Рудне. По утрам они слышали голоса диких животных вблизи от своих домов. Те, кто не ленился и у кого было время, могли прокормиться исключительно дарами тайги. К северу от Серебрянки простилались девственные леса, где жили дикие кабаны, медведи и волки. Департамент миграции давал каждой семье ружьё и сотню патронов, потому что риск был очень большой.

 

И всё же было невозможно существовать только охотой, им пришлось трудиться упорно, чтобы выжить в тех трудных условиях.

Одним из способов заработать на жизнь был сбор сосновых шишек, которые они превращали в смолу и везли на плотах на продажу в Благовещенск. Цена смолы была очень высока: 1 рубль и даже больше за фунт.

 

Позднее, когда жизнь стала лучше, семьи стали держать скот и разрабатывать поля, домашние промыслы стали исчезать из-за недостатка времени.

Почва была целинной и климат благоприятный для хороших урожаев. Холодная роса по утрам была такой обильной, что было невозможно ходить - такой мокрой была трава. Качество травы отличное. В нескольких маленьких озёрах была очень хорошая вода. Со временем, когда население стало больше, домашних животных стало слишком много, климат и условия для жизни изменились. Не стало обильных рос, озёра высохли, и берега рек заилились, превратились в болото (царство лягушек) – из-за скота. Хорошая трава, что росла в изобилии на лугах с земляникой, морошкой и лесными орехами на больших просторах – исчезла. Урожаи сокращались с каждым годом, хотя качество земли оставалось хорошее. Но все эти изменения произошли только через 20 лет после их поселения в Сибири.

 

Вначале мои родители жили с моим дедушкой в одном доме. Через два года они переехали в «избу», построенную моим отцом. Ещё через два года мой отец скопил достаточно денег для покупки кобылы, затем коня и позднее коровы. Кобыла была отличной и принесла много жеребят, которых отец продавал даже своим соседям.

 

Чтобы улучшить нашу жизнь и создать очень хорошие условия для своей семьи, мой отец много работал, я был ещё очень мал и не мог помогать ему. У него было отличное здоровье, которое никто из его детей не унаследовал, но которое он растрачивал на своих детей и хозяйство. Благодаря его сноровке и его здоровью ему удалось создать преуспевающую ферму за короткое время.

 

Утром мой отец работал на полях или в лесу, вечером - дома, делал бочки для смолы. С каждым годом жизнь нашей семьи была легче и богаче.

Сейчас я расскажу о моей личной жизни в стихах… как умею.

 

Моё детство

 

Как печально было моё детство, я познал радость только в юности.

Как часто разве это не я плакал в тёмных уголках, а в сердце царила зима.

Друзья мои, были ли вы так несчастны?

Жизнь лишила меня таланта, судьба спрятала радость от меня.

Я рос, слушая шум непогоды.

Я не знал безоблачной беззаботности, а страдания были без границ.

Так продолжалось годами, ни одного солнечного дня.

Судьба лишила меня здоровья, но такова воля Бога, не моя.

Иван Гулевич.

 

Я родился 5 января 1901 года в деревне Рудня, в Могилёвской провинции. Я прожил только два года с моими родителями и моей старшей сестрой Марией, после этого, как я сказал раньше, мы двинулись в Сибирь. Моё детство было очень печальным. На рассвете моих юных лет я получил удары судьбы, и они лишили меня здоровья и не дали познать прекрасное. Всё, что я пережил за первые 15 лет моей жизни, заставляет меня страдать и теперь. Не буду рассказывать о некоторых маленьких происшествиях и приключениях, расскажу о главных: 4 раза я столкнулся лицом к лицу со смертью. Она улыбалась мне. Первый раз это был несчастный случай в поле: я был ранен сенокосилкой во время работы с дядей Францем. Лошади испугались и понесли. Меня сбросило под сенокосилку, моя спина была вся изрезана. К счастью, день был прохладный, на мне была куртка, она и спасла меня.

 

Два года спустя, в 10 лет, играя с другими мальчишками на празднике, я выпил много водки, что чуть не сожгло мой желудок.

На другой день, опять желая показать свою отвагу, я спрыгнул с качели и потерял сознание. Только спустя много часов я пришёл в себя. И последнее: я получил пулю в лицо, что раздробила челюсть слева и обезобразила меня в возрасте 14 лет.

 

Когда мне было 8 лет, я начал ходить в школу в нашей деревне и уже через 6 месяцев знал алфавит. Через три года обучения в школе я получил свидетельство за начальную школу. Я не мог продолжать учёбу из-за материальных и моральных обстоятельств. До 14 лет я был весёлым, милым, оптимистом по характеру, несмотря на прежние встречи со смертью.

 

Эти первые 3 удара судьбы, хотя опасные для моего здоровья, были скоро забыты, но последний ударил меня как молния, оставив след беды до конца моей жизни. Как много раз я рыдал один, без свидетелей, чувствуя сильную боль в душе.

Мне казалось, счастливая жизнь не для меня, и, может быть, лучше оставить этот мир.

 

Но сильная рука Бога отвела меня от этих мыслей и направила к более счастливой жизни. Благодаря этим новым, более жизнерадостным мыслям я смог преодолеть все невзгоды моей юности. Я понял, мы должны жить и надеяться, несмотря на трудности.

 

Когда первые радостные дни наступили, когда природа проснулась после холодной и враждебной зимы, когда появились первые листья на берёзах, цветы распустились и разные птицы вернулись из дальних стран, я испытал огромную радость. Я был в восторге, наблюдая за пробуждающейся природой, и был горд, потому что я сам, один вспахивал поле с тремя лошадьми, первый раз в моей жизни, как настоящий взрослый. В тот день, одетый в белую рубашку с маленькими звёздочками, в чёрные брюки, на голове – шляпа, я испытывал радость и гордость - новое для меня чувство, но последние лучи солнечного заката, отметившие конец этого радостного дня, принесли мне самый страшный удар. Это случилось, когда я вернулся домой.

 

Выстрел из ружья

 

Я шёл за плугом, очарованный просыпающейся весной.

Я не видел туч, которые сгущались над моей головой…

И, когда солнце опустилось, я вышел на дорогу вернуться домой.

И что же случилось после чая со мной?

Заслужил ли я это? Нет, Боже мой.

Я выпил одну чашку или две, затем хотел вести коней к реке.

В тот миг я почувствовал в сердце тоску…

Меня напугал лай злобного пса в конце села,

Но те тоскливые мысли были напрасны,

То не свирепый пёс собирался меня погубить.

Злой человек, опаснее страшного пса,

Чьи мысли исходят от дьявола зла,

Направил на меня заряд свинца.

Выстрел прогремел, эхом отозвался в холмах.

Упал я с лицом и грудью в крови.

Кони взбесились, как звери дики.

На помощь друзья спешили ко мне,

Шаги их услышал в лесной тишине.

Домой постарались скорей отнести,

Там врач сказал в больницу везти.

Иван Гулевич.

 

Эти строчки о драматическом дне, когда безжалостная судьба толкнула меня на встречу с человеком, стрелявшим в меня и чуть не убившим меня в самом начале жизни, я - словно цветок, срезанный серпом.

 

Тот роковой выстрел, я думаю, был последним ударом. И я никогда не поправился. Мне было не суждено умереть на поле сражений, но мне недоставало самой важной вещи: здоровья. Итак, до пятнадцати лет я прошёл сквозь удары судьбы, через кровь и страдания, но с этого возраста и далее моя жизнь стала спокойнее.

 

С самого раннего детства я много работал, и жизнь научила меня это любить. В 16 лет я уже взрослый. Не заботясь о своём здоровье, я работал с утра до поздней ночи, я не отказывался ни от какой работы, и никакое задание не казалось мне ни противным, ни слишком трудным.           

 

К 1915 году мы были состоятельной семьёй. Два больших дома, прекрасный сад и огород в хорошем состоянии, восемь коней и дюжина коров. Примерно в 1912 году наш второй дом был построен. В том же году медицинский работник был послан в нашу деревню Серебрянка из больницы города Свободного.

Медицинский работник Ковалёв переехал в Серебрянку и арендовал наш дом под сельскую больницу и своё место проживания. Он платил нам 15 рублей в месяц за дом. Этот лекарь поселился в ноябре 1912 года. В 1913-м мы расширили наш дом, что использовался под больницу, и к 1915 году мы перестроили наш старый дом и сдавали больнице два дома, была палата для двух пациентов и кабинет медработника. Ковалёв арендовал у нас также прилегающие постройки для скота и инвентаря для больницы. Мы зарабатывали уже 40 рублей в месяц, что было достаточной суммой для того времени.

 

В 1916 году мой отец был призван на военную службу, так как Первая мировая война была за углом. Ему было 42, сначала он служил в Благовещенске, затем в середине зимы был переведён в Иркутск. Мне было только 15 лет, и для старшей сестры Марии я должен был играть роль главы семьи.

 

В конце июля 1914 года разразилась война. Первые мобилизованные солдаты были призваны в сентябре 1914. В тот же год в ноябре забрали наших лошадей. Так мы потеряли двух коней, каждый стоил 175 рублей. В то время все мужчины покидали свои семьи, свои дома. В нашей деревне не осталось ни одного взрослого мужчины, только старики и дети.

 

Воинская повинность сказалась на жизни большинства мужчин, а женщины и дети знали, что те, кто пошёл воевать, наверняка могут быть убиты. Многочисленны те, кто уснул навечно на полях сражений, оставив вдов и сирот.

 

Вы спите, мои братья, мир вашим душам.

Ваши родители, ваши дети, ваши жёны скорбят

И живут в нужде, страдая от голода и холода.

Кто может знать глубину горя

Матерей, потерявших сыновей на поле боя

В те ужасные дни, что не описать…

Вы пали не по своей воле

И не по воле Бога - он бы никогда не пожелал таких несчастий, -

Но из-за спеси людей, никогда не страдавших в своей жизни подобно вам.

Вы не с врагами сражались, но со своими братьями, они, как и вы, жили, трудясь, чтоб семью прокормить.

И спят они вечным сном рядом с вами.

Иван Гулевич.

 

В феврале 1917 года произошла революция. Позорная война закончилась, и в 1918 году те, кто оставил свой дом для службы в армии и выжил, начали возвращаться домой, понемногу возобновляя мирный, честный труд. Молодые появились в деревнях, а глаза тех, кто увидел своих родных и друзей, наполнились радостью. Радость пришла и в наш дом после четырёх лет лишений и скорби. Но другая беда появилась на горизонте: от пламени революции начал разгораться пожар по всей стране. Братоубийственная война между двумя цветами - белым и красным - началась. Я называю эти два тёмных и кошмарных года сплошной страшной ночью.

 

Пытки, крики от страданий, вопли людей, приговорённых к смерти, всё ещё звенят в моих ушах. Я никогда бы не смог описать те ужасы, через которые прошли наши люди в те годы. Об этом расскажут в исторических книгах будущие поколения - найдутся, может быть, честные и правдивые, которые не будут отягощены эгоизмом или ненавистью к той или иной партии, как это происходит сейчас. Только тогда смогут описать бесстрашно и сделать известными все зверства тех событий, тот ужас, рассказать про всю пролитую кровь, не боясь преследований за сказанную правду.

 

В те дни потрясений погиб мученической смертью мой дядя Франц Иванович.

 

В марте 1918 он был арестован и расстрелян большевиками в 30 километрах от Серебрянки, и его тело было сброшено в овраг, никто из нас не знает это место, нет ни могилы, ни креста. Он был вторым братом после моего отца. Очень жизнерадостный и добросердечный. Воевал против японцев в Порт-Артуре. Был дважды ранен в ногу, но погиб на другом поле брани без славы, оставив пять сирот, и его прах так никогда и не был предан земле. Прощай, мой дорогой дядя, ты, кто испил свою застывшую кровь, покрытый ранами, спи в мире.

 

Все эти события, связанные с революцией, от 1917 до 1920 годов, будут описаны отдельно в другом дневнике. Я хочу повествовать о происходящем вокруг нас, что мы говорили, что мы знали о тех ужасных событиях.

В память о моём дяде эти строки вместо венка.

 

О, мой дядя, ты встретил жестокую смерть.

Твоя жизнь оборвалась так рано.

Ты спишь один без славы, не думая ничего об этом мире и своей семье.

Мы не можем забыть тебя.

Твой образ всегда живой.

Ты пред нами сражённый и раненный злыми людьми.

Ты не погиб с японцами в боях,

Твоя судьба - пасть на униженных полях.

Умираешь от страшной смерти, что ты встретил одиноко.

Они, ухмыляясь, сбросили твоё тело в овраг глубокий.

Ты спишь не в могиле, не в гробу.

В сырой земле ты уснул навсегда

В страданьях и крови.

Спи! Вечная тебе память.

Иван Гулевич.

 

В 1920 году в Серебрянке произошло событие, о котором следует рассказать. Это было убийство сельского жителя Степана 27 лет и его сестры Марии 14 лет. Степан служил в армии три с половиной года. Отслужив два года в армии, был послан на фронт в 1914 году. Мы думали, он был убит в 1915 году, но на самом деле он был только ранен и в бессознательном состоянии попал в плен к немцам. Только в апреле 1919 года наш пленник вернулся домой. Он прожил счастливо только один год со своей семьёй, потому что, когда в 1920 году в канун Пасхи он со своей сестрой поехал в город отвезти пшеницу, на них напали бандиты. Они заставили их отойти от дороги и в 50 метрах убили их. Вы можете представить горе семьи, когда они нашли два тела, изрешечённых пулями, вблизи дороги.

 

Затем жизнь возобновилась, была спокойной и мирной весь оставшийся год. Нашей семье жилось легко и комфортно, это было как букет роз в июле после дождя. Этот год останется в моей памяти как один из лучших в моей жизни. Я становился взрослым. Мы делали всё сами, без трудностей. Занимались только сельской работой, жизнь была приятной и мирной. У нас было всё: хлеб, домашний скот, птица. Мы не нуждались ни в чём. Мы жили в двух больших красивых домах, которые раньше занимал медработник. Это был очень удобный дом. У меня была своя комната с кроватью и столом. На нём всегда были цветы. Дверь вела в другую комнату. Это было счастливое время, когда буря революции закончилась.

 

Белые и японцы ушли, власть взяли большевики, и период покоя установился как в жизни, так и в работе…

 

Люди вздохнули с облегчением. Увы! Это продолжалось недолго. Годом позже в это спокойное и радостное время я решил расстаться со своей свободой и жениться на молодой женщине. Я женился в 21 год на Агате Теодоровне Рубанченко. Венчание прошло 15 мая. Но мы отпраздновали свадьбу только 12 июня 1921 года. В то же время моя сестра Джулия вышла замуж за Осипа Степановича Гулевича. У Агаты родители всё ещё живы, у неё 6 братьев и 2 сестры. Она родилась в деревне Домонторо Полтавской губернии, принадлежала к православной семье, но сменила свою религию в соответствии с интересами семьи и законом Божьим.

 

Роковая судьба свела нас вместе, мы подружились, стали друзьями, через девять месяцев узы связали нас навсегда.

Как я сказал раньше, наш дом прежде сдавался в аренду под лечебницу. После февральских событий Ковалёв был уволен со своей должности за плохой характер и съехал. Деревня осталась без лекаря. Представители власти появились и забрали всё медицинское оборудование и лекарства, которые они нашли.

 

В апреле 1920 года был назначен новый лекарь, его звали Кондрат Рубанченко, и он тоже арендовал наш дом. Их было только трое в семье: его жена, он и ребёнок. Он был старший брат моей жены Агаты. В августе 1920 года Ганя (сокращённо от Агата) приехала в Серебрянку с женой своего брата Кондрата, помогла ей в переезде. Она оставалась несколько дней у брата и познакомилась с очень приятными молодыми людьми нашей деревни. Особенно подружилась с моей сестрой Джулией, они стали близкими подругами. Ей так понравилось гостить, что она осталось на более долгий срок, чем предполагалось. А её брат, видя зарождающуюся дружбу между ею и мной, не хотел препятствовать этому.

 

Видя, что он среди хороших и дружелюбных людей, Кондрат пожелал, чтобы его сестра вышла замуж за меня. И я, как муравей, идущий сквозь былинки травы и листья, чтобы добраться до своей цели, следовал своему плану завоевать её сердце. Несколько раз я молился Господу, прося его благословения.

Я был окружён хорошими и благородными людьми, которые желали мне добра и счастья. Я чувствовал, что не стою этого. Когда о моей будущей женитьбе стало известно, мои собственные родители были не совсем довольны моим решением, но, видя мою настойчивость, согласились. Я оказался прав. Моя порядочность, моя честность, моё уважение к моей жене не позволяют мне рассказывать о любом отрицательном в этой жизни, чтобы не дать повода к любым подозрениям. Я был счастлив, очень доволен своей долей, я был очень любим своей женой. Мы никогда не были каждый сам по себе, наоборот, были очень тесно связаны всю жизнь.

 

Моя жена была очень авторитарной, с сильным характером, более сильным, чем у меня, хотя она была женщина. После некоторого сопротивления я одержал верх.

 

1921 год. Жизнь продолжалась спокойно и мирно, как корабль в море без волн. В 1921 году я поехал на военную службу в город Свободный, но был признан непригодным, благодаря нескольким друзьям, которые знали меня и были в военной комиссии. Неизбежный рок нас всё-таки настиг в начале 1922 года. Обстоятельства, ничем не связанные с нашей волей, заставили нас отправиться в путь и уехать в неизвестный мир.

 

Глава 3.

 

Кто бы мог предвидеть, что месяцем позже мы оставим эту любимую страну и всё, что было дорого и важно для нас: самых близких родственников, друзей, поля, долины, леса и нашу родную деревню Серебрянку, куда судьба нас привела двадцать лет назад.

Кто бы мог сказать, что в эти трудные годы мы сможем достичь таких дальних стран? И, как листья, поднятые осенними ветрами, сорванные с ветвей и унесённые далеко, мы будем гонимы по дорогам, известным только Богу.

 

Мы были предоставлены этим дорогам, что вели нас навстречу новой жизни, и они обогащали мой дневник, который я назвал «Летопись семьи». Многие события ждали нас впереди, и я расскажу о них на страницах этой хроники. Такова воля Бога.

 

Моя душа страдает, мои мысли летят к таинственному рубежу: что там – за горизонтом земли? Я мечтаю: а что будет после? Кто может сказать: здесь моя жизнь закончится вечностью? Возможно ли так сказать? Мы можем располагать… но только Бог решает. В этом развращённом мире жизнь слишком коротка, чтобы строить основательные фундаменты для жизни, что только вспышка… Он придёт, этот главный последний день, после которого - вечный покой под могильным камнем.

 

Растревоженный двумя годами революции наступил ужасный 1921 год, год голода, потому что урожай был недостаточный. Мы съели наши старые запасы. Часть из них была просто разрушена, разорена. Мы столкнулись с кризисом. Это был год, когда грабежи, нападения бандитов были ежедневными событиями.

Я собираюсь рассказать об одном из таких разбоев, это произошло в 1922 году. Случилось это с Лукой Гришечковым. Он ехал с мельницы - привозил молоть пшеницу, так как у него кончилась мука.

 

Неожиданно его встретили бандиты, ограбили, отвели в сторону от дороги и расстреляли из ружья, также убили его лошадей. Они подпилили дерево и столкнули его на лошадей, выведя их из строя.

 

Когда около сотни человек решили найти пропавшего, они проследовали вдоль дороги цепью и нашли место преступления. Они пришли в ужас от увиденного. Лука был покрыт снегом, от весенней оттепели снег на лице растаял. Лошади находились чуть в отдалении, придавленные деревом. Одна была убита на месте, другая получила пулю.

 

К счастью, мой отец и дядя Пётр не стали жертвами бандитов, в то время Лука оказался один, такова была его судьба.

В эти страшные времена ходили наводящие ужас слухи о том, что произойдёт в районе. И все те, кто даже не думал об отъезде, вдруг решились уехать, не зная куда…

 

Некоторые предвидели свой отъезд заранее, что позволило им продать свой домашний скот. Но наша семья за полторы недели разбросала всё, что мы создали своим тяжёлым трудом. Всё, что было дорого нам, всё, что мы любили, всё, что мы построили, работая день и ночь в надежде на лучшую жизнь и для обеспеченного будущего для детей, было потеряно за короткое время. Мы продавали хороших лошадей за 50 рублей, коров за 25 рублей, это были очень низкие цены. Только пшеница была очень дорогой и достигла 5 рублей за фунт.

 

Так наша мечта была разрушена. Такова была воля Бога и наша судьба. Мой отец внезапно решил уезжать и собрал всю нашу семью. У меня не было желания уехать и расстаться со всем, что было дорого мне. Мне далось это труднее, чем моему отцу. Я особенно боялся дороги, что ожидала нас. Было трудно сказать «прощай» всему, что я видел, всему моему окружению. Скорость этого решения раздражала меня, и я не мог привыкнуть к мысли об отъезде. Перед отъездом мы с женой решили проведать её родителей, которые жили в 80 километрах от нашей деревни. В те военные годы железная дорога была почти разрушена. Не было ни вагонов для пассажиров, ни расписания движения поездов. Мы прождали целый день любого поезда, который мог бы взять нас.

На следующий день прибыл поезд, гружённый лесом, и один вагон был только наполовину загружен. Мы смогли сесть в него с тремя другими попутчиками. Обратный путь был такой же рискованный. Мы провели только полтора дня в деревне, так как боялись обратного пути. Это было моё первое и последнее общение с семьёй моей жены. За полтора дня я полностью освоился с ними, хотя я видел их только в первый раз. Мне они очень понравились, особенно её отец - своей прекрасной внешностью, блеском глаз, спокойным выражением лица. Эти два пожилых человека (им было по 60) были очень спокойные, здоровые и выглядели моложе своего возраста. Они казались очень счастливыми людьми. Это было понятно, так как жили они в большой семье: шесть замечательных сыновей и три дочери, одна из которых собиралась покинуть их навсегда. Они провожали нас до речки Томь, спокойно прощаясь с нами, даже не подозревая, что нас ждёт и что мы не увидимся больше. Но мать рыдала и была встревоженной… Сердце матери предсказывало то, что мы не видели сами.

 

Мы видели её слёзы, они беспокоили нас, но мы забыли о них скоро.

Наконец день отъезда наступил. Последний день в Серебрянке 24 мая 1922 года.

 

Последний день в Серебрянке - 24 мая 1922 года

 

Заход солнца осветил двор, где я стоял.

Я следил с жадностью за исчезновением последнего луча.

Это была в Серебрянке последняя ночь.

Покинув её, мои мысли кружили, как чёрные вороны.

Это была последняя ночь, в которую я осиротел.

Мы обедали всей семьёй.

Все мои родственники были рядом, говорили, особенно мой шурин.

Все другие внимательно слушали.

И мой отец обратился ко всем родственникам,

Что это последний раз, когда мы все за столом.

Он приветствовал нас, подняв стакан, наполненный радостной смесью,

Слёзы блестели на наших глазах.

Дом был непривычно пустым без вещей…

Пламя ламп освещало голые стены

И выделяло лица тех, кто был моими родными.

Их печаль лишала нас аппетита,

И наконец настало время…

Этой молчаливой ночью, похожей на последний сон,

Только я ходил как часовой,

Делая сотни шагов между мрачными стенами, вооружённый ружьём.

Наконец рассвет прогнал ночи тень, и всё ожило опять.

Но утро предвещало: брать пожитки и начинать жизнь кочевников.

Молчаливая толпа пошла от дома, лошади двинулись первыми.

Последние поцелуи и рыданья…

Родная деревня исчезла из вида.

В тот миг последних слов прощанья

Я обернулся посмотреть на лес,

На ряд печальных крыш, ещё заметных нам.

А мысли были о живущих там.

 

Продали все бедные остатки от нашей фермы, кроме построек, некоторой утвари и крестьянских инструментов, что нам не удалось продать.

Подготовили все документы, паспорта и отправились в дорогу по направлению Благовещенска. Это был первый шаг по пути в Австралию (как оказалось потом - во Францию).

 

Мы оставили Серебрянку 24 мая 1922 года, чтобы присоединиться к жителям Рогачёвки, которых было намного больше, чем нас. Но у нас были одни и те же проблемы.

 

Перед нами был путь в два с половиной дня на лошадях до Благовещенска. По дороге я думал о людях Серебрянки, с которыми попрощались в слезах. Мы уехали без затаённой вражды, не чувствуя злости по отношению к ним, и я надеялся, что то же самое испытывали и они. У нас было спокойное сознание. Я желал счастья и мира всем, кто остался в Серебрянке.

 

Я бросил последний взгляд на наш дом, что показался мне таким притихшим во время отъезда. Я оставил страну, где провёл детство, где испытал радость и горе. Толпа друзей и родственников сопровождала нас до края деревни, и там мы сказали наши последние «прощай». Прощайте, мои братья и друзья. Лошади двинулись вперёд, и через две минуты исчезла наша родная деревня.

 

Спустя два часа мы прибыли в Рогачёвку. На следующий день (это было 25 мая и Троицын день) все те, кто уезжал, собрались вместе в церкви на последнюю молитву попросить Бога дать нам благословений.

 

Нам пришлось остаться на три дня в Рогачёвке из-за одной семьи, которая тоже уезжала. 26 мая прибыл отряд солдат, они искали оружие. В действительности эта семья подозревалась в помощи бандитам в грабежах ближайших деревень. К счастью, всё разрешилось миром, они не нашли никакого оружия, и отряд ушёл, никого не арестовав.

 

У нас отлегло от сердца. Солдаты увидели, что мы не бандиты и не враги властей, но люди, которые уезжают открыто, согласовав всё с властями. Наконец, когда всё было готово, 28 мая мы запрягли лошадей и выступили в путь, всего 42 подводы.

 

Все, кто уезжал, и те, кто оставался, чувствовали тоску в сердце, пребывая в состоянии невозможности представить будущее, а настоящее казалось плохим сном. Это была странная картина. Огромная толпа, идущая от Серебрянки и Рогачёвки, наполнила улицы деревни. Гул разговоров, плач, поцелуи и слова прощания…

 

Первые лошади тронулись с тяжело нагруженными телегами, наполненными всем самым необходимым и ценным. Лошади уходили медленно, и расстояние от сопровождающих нас увеличивалось, отделяя. Какой это был день, памятный и печальный! Мы были в дороге весь длинный весенний день, а вечером весь обоз остановился в двух километрах от деревни Натальино. У всех нас были ружья для защиты, часовые были поставлены для охраны лагеря. Мы напоминали табор цыган в ту прекрасную прохладную весеннюю ночь.

 

Первая ночь в поле - 28 мая 1922 года

 

Возле Натальино мы устроились на ночлег.

За нами следили контуры гор.

Ночная свежесть медленно опускалась на берега.

Погасли последние огни обоза,

Воцарилась тишина над погрузившимися в глубокий сон.

Только слышно было скольжение уток по глади воды.

Часовой пристально вглядывался в темноту.

Мягкая, приятная свежесть дала вдохнуть весны полноту.

Всё замерло, разве только струились между палатками сны.

Иван Гулевич.

 

Утром мы опять вышли в путь, выпив чаю. Обоз медленно продвигался вперёд, тоска, что ещё вчера наполняла наши сердца и сдавливала грудь, исчезала понемногу. Печальная картина, стоявшая перед глазами вчера, растворилась. Чувство радости и оживления взяло вверх. Всё прошлое осталось позади, и появились мысли о том, что нас может ожидать, к чему мы стремимся. На следующий день мы остановились в 15 километрах от Благовещенска, в большой долине, с хорошей водой для людей и особенно для лошадей.

 

30 мая в час дня мы прибыли в Благовещенск. При приближении к Благовещенску мы решили разделиться на две группы, первая выступила на полчаса раньше, чем вторая, чтобы не вызвать паники в городе. Действительно, большой обоз со взрослыми и детьми мог напугать людей, заставить их подумать об опасности для жителей города. Но мы не смогли избежать этого. Когда мы появились на улицах города, всё население следило за нами очень удивлённо, вокруг нас образовалась большая толпа. Они бросались на нас, как мухи, засыпая вопросами: откуда мы идём? Почему? Куда мы идём? Толпа становилась всё больше и больше, испуганная и ошеломлённая. Мы отвечали, что идём в деревню ремесленников в Николаев на Амуре. Некоторые больше не отвечали ничего, они устали от вопросов. И всё закончилось, когда мы прошли мимо последнего дома. Мы оставались в Благовещенске до 9 июня.

 

Здесь мы отпраздновали Троицын день. Наша задержка была вызвана общественными праздниками. И именно здесь, в маленькой комнате гостиницы моя жена Агата родила дочку, ожидаемую с таким нетерпением, - Женю. Она родилась 7 июня 1922 года в 10 часов. Мы крестили её 18 июня после завтрака. Это здесь мы познали первую радость отцовства и материнства.

 

В Благовещенске мы продали двух наших последних лошадей. Нам доставили наши паспорта с правом пересечения границы. Мы боялись, что в последний момент разрешение для отъезда за море не будет выдано. Действительно, они имели право не разрешить молодым мужчинам, не прошедшим военную службу, выехать из страны. К счастью, молодых мужчин было не много в этом обозе, и все мы отдали долг нашей стране.

 

После того, как мы избавились от всего, что осталось, в Благовещенске, мы получили разрешение пересечь границу, согласно нашим китайским паспортам.

9 июня мы наняли машину, которая отвезла нас в порт, чтобы пересечь Амур. Таможенники, как на русской стороне, так и на китайской, были очень строги. Паспорта были тщательно проверены, как и багаж. Мы поместили наш багаж на маленькую патрульную лодку, что пересекала реку между двумя берегами. Расстояние от Благовещенска 1 километр - и десять минут спустя мы достигли китайской стороны.

 

Здесь мы взошли на корабль, что должен был доставить нас в Харбин. Билет стоил 6 рублей на человека. Все наши деньги были в хороших монетах: мне следует упомянуть, что как раз перед нашим отъездом на рынке появились золотые монеты - старые монеты царя Николая Второго. Бумажные рублёвые банкноты в тот, 1921-й, упали так низко, что практически не имели цены. Китайские деньги также были в обороте.

 

9 июня 1922 года было последним днём, проведённым в Благовещенске. Годы войны и особенно революции изменили этот город. Как я сказал, нам потребовалось 3 дня, чтобы достичь этого города из Серебрянки. Когда мы проходили через деревни и поля, мы вспомнили, что только шесть или семь лет назад та же земля дрожала от копыт домашнего скота и работающих сельскохозяйственных машин. Даже зимой очень красивые кони везли пшеницу в города, где она продавалась государству или предприятиям. Но теперь в пору сева смертельная тишина преобладала на этих же самых полях. Мы не видели ни участка обрабатываемой земли, ни следа домашнего скота. Пустынные поля.

 

На другой стороне границы мы были удивлены обычным состоянием жизни и процветающим бизнесом. Магазины были полны товарами и продуктами, что совершенно исчезли на русской стороне. Здорово, что есть хорошая жизнь на этой земле.

 

Ничего необычного, есть много разного и иногда невидимого, когда так называемая «граница» делит эту жизнь на многие части. Только и нужно - пересечь реку Амур, и, через 3 минуты выйдя на другом берегу, оказываешься, как по волшебству, в другой жизни: другие люди, другие товары и т.д.

 

10 июня в 1 час дня корабль «Ту Виан» оставил порт, спустился по Амуру и достиг Харбина. Ещё два-три взгляда в сторону Благовещенска, и затем он исчез. Три дня на пароходе вдоль русской земли, с её полями и деревнями. Наконец корабль остановился в Сунгари, на китайской стороне. Русский корабль подошёл к борту, чтобы проверить имена русских пассажиров. Все наши документы были у капитана нашего корабля. Русские купцы были владельцами этого корабля, революция заставила их вести бизнес с китайцами.

 

Капитан и два механика были русскими, но экипаж был китайский. Русские таможенники должны были проверить наши паспорта. Когда они ушли, на корабле подняли якорь, и он поплыл вдоль реки Сунгари на восток. Здесь мы в последний раз видели русскую границу, русские берега и деревни…

Река Сунгари полна до краёв и часто затопляет берега, что становятся похожи на море травы. Но на возвышенных местах можно было видеть некоторые деревни и даже города. Эти обширные незаселённые просторы давали убежище хунхузам, бандитам, нападавшим на проходящие по Сунгари пароходы, а также на соседние деревни.

 

Сунгари очень богата рыбой. Но вода такая мутная, что мы не видели границы реки среди затопленных берегов.

После трёх дней пути мы прибыли в порт Харбин - 16 июня. Здесь в порту растянулась китайская флотилия на очень большое расстояние, огромное количество барж и маленьких лодок всех видов, что служили лавками, казалось нам галлюцинацией. Наш корабль протиснулся в узкий канал между плавающими лодками и пошёл вдоль причала. Представитель от каждой семьи сошёл на берег и отправился в город в поисках квартиры. За такое короткое время было очень трудно найти квартиру для всех, и только пяти или шести семьям повезло найти ночлег на фруктовом базаре, в грязной лачуге. Мы заплатили по десять центов с каждого за ночь. На следующий день нашли жильё получше.

 

Харбин - очень большой город. За счёт того, что растянут во все стороны, делится на две части: одна называется «город фоути - Диан», с узкими улочками, исключительно с двухэтажными домами, заселёнными исключительно китайцами. Другая часть, основанная русским населением, вдоль железной дороги, с красивым и современным вокзалом и широкими улицами.

 

Харбин - коммерческий город, где жизнь дешёва для тех, кто имеет работу. У Харбина монополия на производство водки. Лучшая водка стоит 10 копеек за бутылку. В Харбине, как и во всей Маньчжурии, заметно влияние русской эмиграции. Русский язык очень распространён: вывески и названия улиц на русском языке, практически все китайцы говорят по-русски. Что поразило меня в первую очередь - в Харбине были рикши.

 

Список Гулевичей среди 22 семей (100 человек), покинувших Серебрянку:

 

Иван Матвеевич           - 10 человек,

Иван                - 5,

Степан                         - 2,

Джозеф                        - 5,

Павлинка                     - 3,

Павел               - 4,

Пётр                 - 2,

Василий                       - 4,

Джозеф                        - 2,

Пётр                 - 3,

Казимир                       - 6,

Антон               - 4,

Адам                - 5.

 

Дядя Адам прибыл в Харбин в сентябре 1921 года, за полтора года до нас. Около 30 семей (130 человек) прибыли из Рогачёвки. На следующий день после нашего приезда, как только мы расселились в наши квартиры, мы узнали, где получать продовольственный паёк из чёрного хлеба, полтора килограмма на человека бесплатно в течение одного месяца. Эта помощь эмигрантам и нуждающимся была обеспечена благотворительными организациями.

Раз в неделю мы имели право на один билет в общественные бани, которые были в очень хорошем состоянии. Мы жили в Харбине с 16 июня по 11 июля, не работая, потому что было очень трудно европейцу найти работу в Азии. Но мы пытались всё время найти работу каменщика. Я работал три дня и заработал 12 копеек, что равноценно бутылке квасу и фунту хлеба.

 

Живя в Харбине, мы прилагали усилия, чтобы добиться выезда в другую страну. Мы не думали оставаться в Азии: незачем было покидать нашу страну и заменять её на эту. Здесь не было гарантии безопасной и спокойной жизни для европейца. У тех, кто остался здесь, была печальная участь. Большинство тех, кто приехал сюда, и особенно те, кто имел всё ещё какие-то средства, вынашивали одну идею: покинуть Китай и уехать в Австралию.

 

В Харбине было очень трудно получить информацию, так как там не было английского консульства. Как только пришла санкция на продолжение пути в Шанхай, где располагалось английское консульство, мы стали надеяться, что наша мечта близится к осуществлению. Мы не стали рисковать, не поехали в Шанхай поездом, так как события в Южном Китае были тревожными. Мы выбрали путь на Дайрэн (Далянь), и затем кораблём в Шанхай.

Мы купили билеты на поезд и на корабль, а также транзитную визу, так как железная дорога в Маньчжурии принадлежала японцам.

 

Группа, что отправилась в Шанхай, состояла из 25 семей, 132 человека. Японская железнодорожная компания посоветовала нам разделиться на две группы, так как японские корабли были маленькими и могли принять только половину нас.

 

Первая группа уехала на три дня раньше второй, 9 июля. Нашей, второй, группе предстояло выехать 11 июля в полночь. Мы попрощались с теми, кто остался в Харбине, и с теми, кто пришёл проводить нас до вокзала.

 

12 июля в час ночи поезд вышел из станции Харбин, везя нас через степи Маньчжурии по направлению к югу. Мы видели вспаханные земли, поля кукурузы и проса. Время от времени мы видели маленькие деревни из хижин, по-китайски - фанзы, разбросанные тут и там. А поезд вёз нас дальше и дальше от нашей холодной страны, через горы. На следующий день в 9 часов мы оставили город Мукден, и в 8 часов утра 14 июля мы прибыли, наконец, в город Дайрэн. Шёл дождь, а, так как нам не разрешили зайти на корабль, мы остались на вокзале. Вечером дождь прекратился, солнце начало сиять. Так как мы больше не могли оставаться на вокзале, мы нашли квартиру на ночь. На следующее утро мы смогли начать погрузку нашего багажа на корабль. Пока мы ждали отправки корабля, рядом с вокзалом появилась группа японцев и очень заинтересовалась нами. Они пригласили группу детей в свой дом, дали им поесть и заставили их петь русские песни. Дети вернулись только вечером. Город Дайрэн очень большой, красивый и удобный. Над городом возвышается гора, покрытая деревьями и зеленью. Улицы широкие и красивые, с домами из шести этажей. Красивая бухта открывает доступ к морю.

 

В 10 часов утра мы могли зайти на корабль «Сакиамару», и в час дня мы оставили Дайрэн. А 15 июля в час ночи мы прибыли в порт Дзиндао. 17 июля мы прибыли в Шанхай. Порт был огромный, в нём сотни европейских судов всех размеров. Мы выгрузили наши вещи на причал, где таможенники начали проверять их, но очень скоро у них пропал к нам интерес, и мы смогли уйти.

 

Мы вышли из ворот порта и оставались на улице почти два часа, надеясь, что те, кто приехал на три дня раньше, придут встречать нас.

Скоро мы узнали, что первую группу принял в свой дом англичанин и что он отправил два грузовика забрать нас и наш багаж и разместить нас на своём внутреннем дворе. Его дом находился в пригороде Шанхая и состоял из двух крыльев, имелся большой участок, где выращивали картофель и другие овощи. Этот англичанин работал в банке, был женат, имел сына 13 лет и хорошо говорил по-русски.

 

Когда мы встретили наших друзей из первой группы, мы не узнали некоторых женщин и девушек (хотя прошло только 6 дней), потому что они были в одежде, предоставленной им французами и англичанами. Эти очаровательные люди так много помогли нам. Я даже не знаю, как сложились бы наши дела, если бы мы не встретили их.

 

Когда первая группа прибыла в Шанхай, они не знали города и говорили только по-русски. Они нашли маленькие квартиры, но очень дорогие. Два дня спустя (это было воскресенье) они решили пойти в церковь помолиться. Католическая церковь в Шанхае была построена французами или англичанами. Русские вошли намного раньше службы, но, когда наступило время службы, церковь сразу наполнилась французами и англичанами, очевидно, это были богатые жители Шанхая. Они очень удивились, увидев в своей церкви всех этих европейцев, странно одетых, с маленькими детьми на руках. Они не прекращали разглядывать их, хотя русских возмущало такое пристальное внимание.

 

Когда служба закончилась, они окружили русских, расспрашивая об их происхождении. Им были любопытны все мельчайшие подробности. Они отвезли женщин и детей в дом того англичанина, принесли продукты и кастрюлю для приготовления супа. И именно там мы встретились по нашему прибытию в Шанхай. Но мы недолго оставались в этом доме. Часом позже прибыло 5 грузовиков, чтобы забрать нас в неизвестном направлении. Хозяин дома отсутствовал. Хозяйка умоляла нас остаться, но другие заставили ехать. Грузовики подъехали к французским баракам, где нас и разместили. Вечером нам дали китайский обед: суп, фасоль и рис.

 

На следующий день те же грузовики доставили нас во французскую школу. Там жилище большое и удобное. Мы заняли нижний этаж, состоящий из 5 классных комнат. Интересно заметить, что при каждом перемещении нас окружала толпа фотографов, что следовала за нами. Мы оставались там с 18 июля по 5 августа. Нас очень хорошо кормили. Был главный повар, мы могли объяснить ему, как готовить суп и другие блюда, к которым мы привыкли. У нас был два раза в день суп, «а ля русский», хлеб и т.д. Нам также дали бывшую в употреблении одежду: рубашки, костюмы, обувь, шляпы. Новой одежды не было, только поношенная. Но раздел даже этой старой одежды вызывал настоящие ссоры. Эти раздоры остались как пятно стыда для всей нашей группы и для тех, кто принимал нас и кто помогал нам, но они видели ясно, что происходило между нами, и кое-кто перестал чувствовать симпатию и доверие к русским.

 

Теперь нет никакого резона искать виноватых и ответственных за тот инцидент.

В этой школе жили три монаха, люди очень близкие нам, а также переводчик. И нас посещали богатые люди Шанхая. В одной из комнат был стол с одеждой любого размера, для мужчин и женщин, собранной от людей этого города. Каждая семья вызывалась по очереди, он или она подходили к столу и выбирали, что им нужно. Одни вещи были в хорошем состоянии, другие расползались на куски уже при примерке. Их было большое количество, но всё же большинство вещей не было распределено из-за наших ссор.

 

ШАНХАЙ

 

Шанхай - гигантский город, развёрнутый в большой и красивой долине. Улицы, ведущие в порт – прямые и образуют большие кварталы, в то время как в некоторых частях города улицы похожи на две змейки в траве. Население в основном китайцы, иностранцы составляют только 10 %, и, если в Маньчжурии многочисленные народности говорят по-русски, здесь многие говорят на английском или немного по-французски.

 

В этом городе население такое многочисленное, строения, постройки, квартиры так скучены, что город пахнет, как китайская кухня, её специи усилены влажностью очень жаркого климата. Это зловоние мешало нам гулять по городу.

 

Интересно наблюдать также за «колясочниками», чья униформа встречается опять на страницах газет. Они тянут коляску на двух колёсах с двумя пассажирами. Китаец помещается между двумя оглоблями и бежит с пассажирами быстро, как конь, и за мизерную цену. Жизнь бедного китайца очень уныла. Но, несомненно, они привыкли к такой жизни. Каждый разумный и гуманный человек, у которого была возможность глубоко познакомиться с жизнью и страданиями этого народа, будет говорить с печалью об этих эксплуатируемых людях.

 

Этот народ угнетается также другими людьми, особенно англичанами и французами. Капиталистический мир - жестокий, воспользовался своим положением, заставляя их работать, как домашний скот. Сколько раз эти угнетённые люди восставали против своей участи и своих хозяев? Но эти попытки не увенчались успехом.

 

У рабочих в городах и в портах мизерные заработки. Они едят, в основном, разные овощи, но не знают хлеба.

Всю свою одежду они носят на себе: шляпу из соломы, верёвочные шлёпанцы, что защищают их ноги от тающего на солнце асфальта; вместо штанов какая-нибудь тряпка обёрнута вокруг бёдер. Некоторые спят на улице, возможно, там же они и родились, и там они, скорее всего, и умрут.

Как я уже сказал, эти люди унижены своей собственной судьбой. Но также эксплуатируются другими нациями, потому что их культура на более низком уровне по сравнению с другими. Технически они так же продвинуты, как и другие, но из-за недостатка морального чувства самосознания, политических и гражданских факторов их сознание не может быть разбужено, подавленное суеверием и верой в неотвратимость судьбы. Возможно, главная причина их несчастий - их языческая и мусульманская религия, что существует и в России две тысячи лет. Я был удивлён, что эти люди пребывают в этой вере и сейчас, и, возможно, ещё будут долгое время верить в идола, о котором я никогда не слышал прежде. Я думаю, их религия делится на несколько ветвей.

К сожалению, не могу описывать их религию в мельчайших подробностях, их обряды, обычаи, молитвы, это было бы интересно, но на это нужно больше времени и внимания. Что я могу описать, так это процессии на улицах, кажется, это были похоронные обряды. Первое, что я увидел, было поклонение змею, которого несли вместе с усопшим. Что-то наподобие алтаря на повозке (катафалке), в нижней части - гроб с телом умершего; огромный змей из бумаги или из меди помещён над гробом. Алтарь покрыт тканью так, что видны только хвост и голова змея. Хвост длиной в один метр, а шея и голова - более одного метра. Огромная красная пасть змея открыта, в ней большие зубы. Дюжина китайцев несут покойного.

 

Процессию предваряют музыканты, чаще трубачи, которые играют красивые мелодии. Сотня или больше мужчин (я никогда не видел женщин) следуют за гробом. Каждый в процессии несёт фонарь, флаг и другие объекты, сделанные из разноцветной бумаги.

 

На повозке, рядом с усопшим, плакальщик. Я видел процессии, где вместо змея были черепаха или крокодил. Я видел даже журавля на одной ноге на гробе.

Давайте вернёмся к нашему путешествию. После трёх дней жизни скитальцами нам задали вопросы о выборе страны, поинтересовались, сколько у нас осталось денег. Мы подтвердили своё желание уехать в Австралию. Позднее мы узнали, что нас отправили во Францию, так как мы зависели от французов, они направили нас туда против нашей воли. В Шанхае наши русские паспорта были заменены на польские, что напугало нас: мы боялись, что нас обяжут ехать в Польшу. Мы не смогли получить никакой информации от английского консульства. Мы боялись, у нас не хватит денег достичь Австралии. И мы не смели порвать отношения с теми, кто отправлял нас во Францию. Мы обсуждали, спорили между собой по поводу этой проблемы. И решили, что мы должны ехать туда, куда нас отправляют.

 

Судьба приняла неожиданный поворот, посылая нас в противоположном направлении от желанного места.

Франция явилась для нас неожиданностью, мы даже не думали об этом раньше. Но что делать? День отъезда наступил, это было 5 августа 1922 года. Утром прибыли грузовики, чтобы отвезти нас в порт, и мы взошли на французский корабль «Андре Лебон», что оказался очень комфортабельным. Нас разместили в трюме (грузовой отсек), на палубе, а женщин в каютах второго класса. Мы попрощались с друзьями и священником, которые жили с нами в школе. В полдень корабль оставил порт, но бросил якорь на выходе из гавани и оставался там два дня, так как предсказания погоды были плохими. Небо было облачным и тёмным, сильные ветра сопровождались ливнями. Мы видели очертания Шанхая, крыши домов и мачты кораблей, стоявших на якоре в порту. Пока корабль стоял на якоре, мы чувствовали себя легко, питаясь тем, чем снабжала нас кухня.

 

Мы должны были находиться в четвёртом классе, получали питание на кухне (одна порция на 10 человек), но ели там, где жили. Блюда были вкусные, хотя и необычные.

 

7 августа 1922 года, утром, корабль поднял якорь и отправился в путь к далёкой Франции. Шанхай скрылся из вида. Ветер был лёгким, море слегка волновалось. Корабль поднимался, опускался, слегка покачиваясь. В начале плавания мы испытывали морскую болезнь. Лица – бледные, дышалось с трудом, тошнота, есть не хотелось. Мы забывали даже брать еду на кухне, так как от её запаха нам становилось ещё хуже.

 

9 августа, к вечеру, мы приближались к городу Гонконг, а 12-го оказались в Хайфоне, откуда вышли 13-го. Мы прибыли 16-го в Сайгон, который в 10 километрах от моря на реке Меконг. 18-го мы опять вышли в море и 20-го были в Сингапуре.

 

Проходя вдоль побережья Индокитая, мы отметили красоту его природы. Здесь не только замечательные цветы, но и деревья покрыты цветами. Трудно описать все оттенки красного, что мы наблюдали на цветущих деревьях. Вся эта роскошная природа Индокитая: деревья, растения, озёра - составила одну из самых прекрасных картин, увиденных мною в моей жизни.

 

Мы смогли заметить, что население Индокитая состоит из нескольких племён. Во-первых, китайцы, которые в этих тропических местах высокие, стройные и бледнокожие.

 

Малазийцы, более здоровые, коренастые, широкоплечие, с более круглыми глазами и более темным цветом кожи. Здесь женщины работают так же много, как и мужчины. Я видел в одном из портов, как двенадцать женщин несли длиннющие и тяжелейшие рельсы… И, наконец, спускаясь к югу, я увидел людей с чёрной кожей.

 

В Сингапуре мы посетили фруктовый базар, где купили несколько ананасов и других фруктов. Я также увидел, что здесь китайцы страдают от зубной боли, или, возможно, это просто обычай или форма религиозного обряда - я не знаю, но их зубы чёрные, и они жуют что-то красное, как кровь (орех бетель - слабый наркотик). Брызги этого продукта оставляют пятна на всех тротуарах базара, улицах, стенах домов. Сначала мы думали, что это кровь, и это вызывало у нас отвращение и страх…

 

Утром 21 августа мы оставили Сингапур и 22-го прибыли в Пенхэм (Пенэнг), очень красивый, маленький город. В тот же вечер мы выступили, чтобы пересечь Бенгальский залив. И 27-го мы вошли в Коломбо в Цейлоне. В тот вечер мы начали пересечение Аравийского моря, на это ушло 8 дней до 4 сентября. Здесь нас трясла морская болезнь из-за сильной бури, что удивила нас своим возникновением в открытом море. Палуба была покрыта водой, ветер свистел в мачтах. Мы забыли про еду; размещенные на передней части корабля страдали больше, чем те, кто был в середине.

 

4 сентября нашему взору предстал порт Джибути на африканском побережье. Издали мы видели песчаные дюны, но ни одного объекта, ни одного растения, ни живого существа, только море песка. В полдень, немного времени спустя, мы были уже в Красном море, оно было спокойное и красивое, а 8 сентября, в полдень, мы вошли в Суэцкий канал, он длиной 162 километра. Нам понадобилось 20 часов на то, чтобы пройти это расстояние. Очень интересно вспоминать окружающую обстановку канала и то чувство, испытанное нами, когда корабль проходил медленно, почти касаясь берегов. Канал такой узкий, казалось, что этот огромный корабль пойдёт через песок. В открытом море он был наподобие маленькой игрушки, здесь - появился мощным и гордым, продвигаясь величаво. Мы проплыли через пустыню, напоминающую Сахару. В некоторых местах берега канала высокие, иногда пологие. На берегах Красного моря песчаные пространства без растительности и обитателей, но на берегах Средиземного моря мы могли видеть пальмы, банановые деревья и множество арабов, возле них пасущихся верблюдов. 9 сентября мы вышли из Порт-Саида, оставили Суэцкий канал и вошли в Средиземное море. Небольшое волнение на море потрепало нас, но мы уже были привычными, и это не принесло особого дискомфорта. 14 сентября 1922 года мы прибыли во Францию, в последний порт на нашем пути - Марсель. Утомительные годы ожидают нас здесь, в другом окружении и других условиях работы. Мы оставили корабль, на палубу которого поднялись 5 августа и который стал нашим домом.

 

Сначала нас разместили в бараках, там мы должны были ждать предложение первой работы. Мы пошли к прежнему Генеральному консулу России, который не являлся больше официальным представителем, но, тем не менее, снабжал документами и защищал наши права перед французскими властями. Здесь же размещалось французское агентство по устройству на работу.

 

Одинокие рабочие, без семьи, были востребованы, но для женатых людей найти работу было значительно труднее - из-за недостатка свободного жилья, как мы узнали позднее. Через месяц все разъехались (нас разделили на шесть групп) в разные части Франции: на фермы, фабрики и шахты.

Владелец поместья в департаменте Воклюз предложил работу нашей семье, моему отцу, моим двум сводным братьям, Джозефу (Осипу Степановичу) и Стефану (Кацуба), и мне.

 

6 октября 1922 года мы оставили Марсель и отправились на ферму.

На дорогу ушло 8 часов. Русский рабочий, посланный хозяином, приехал на железнодорожную станцию, чтобы отвезти нас на ферму. Четыре километра отделяли станцию от фермы. Мы сложили все наши вещи на двухколёсную повозку, и было уже довольно поздно, когда мы добрались до жилья, предназначенного для нас. Это был древний дом из 5 комнат с дверями, прогрызенными мышами. Рядом находилась конюшня. Высокие тополя украшали фасад дома, за ним росло несколько елей. Съев варёную картошку на кухне, где ужинали несколько сельскохозяйственных рабочих, мы ушли спать. Кровати - коробки с соломой, накрытые простынями. Мы легли на солому, наши матрасы и большинство вещей остались на станции. Свеча погасла, всё стихло, но прохладная ночь мешала нам уснуть, для хорошего сна так важна удобная кровать.

 

Серебристые лучи луны проникали сквозь ветви тополей, словно пытаясь рассмотреть и понять, кто эти новые люди, поселившиеся в доме. На следующее утро нам показали, что мы должны делать: обрезать виноградные ветви, пахать обширные поля и окучивать растения. Так начались наши рабочие дни на французских фермах, отдалённых друг от друга, где люди живут в уединении. Мы познали грусть одиночества этой жизни в условиях, таких странных для нас. Пока мы работали среди других людей, время шло быстрее, и тоска не будоражила наши сердца. Действительно, только работа была нам в радость, так как в воскресенье и в выходные дни, особенно когда последние лучи заката поглощали всё вокруг, наши мысли уносились далеко, и приступ горечи охватывал нас. Время шло, и мы привыкли к такой жизни.

 

Зарплата 250 франков в месяц была недостаточной. В нашей семье было два кормильца, поэтому у нас было только 500 франков в месяц на дюжину. Мы знали, что некоторые рабочие на фабриках зарабатывают вдвое больше. А самое главное, у нас были разногласия с хозяином, и не было смысла здесь больше оставаться. Мы должны были искать другое место. Но где? И как?

 

В марте я уехал в Марсель, в агентство по найму, поискать работу и получить информацию. Я не нашёл никакой работы, но мне сказали, мы свободны выбирать любое место жительства и работы. Нам даже разрешили разрывать годовой контракт без всяких последствий. Именно это я и хотел знать. Связавшись с другими членами семьи в других регионах Франции и отработав ещё одну неделю на того же хозяина после своего возвращения из Марселя, я уехал в район угольных шахт, откуда получал письма от Ивана Смыковского. Я не взял с собой никого из семьи, поехал один 7 марта 1923 года, и в Маrtinet, в департаменте Гар, я нашёл работу на угольной шахте. Мой сводный брат Кацуба уехал с фермы вместе со всей семьёй и стал работать на сталелитейном заводе в Chasse, в департаменте Изер. Мой отец не мог приехать, так как его пасынок Джозеф заболел и лежал в больнице. Как только Джозефу стало лучше, Кацуба передал им мой адрес, и они оставили свою прежнюю работу 26 марта и уехали в Chasse. Моя жена с нашей дочерью Женей приехала к нам в Martinet, где я нашёл квартиру.

 

Шахты

 

Когда я прибыл в 8 часов утра в шахтёрский посёлок, я был напуган окружением чёрной грязи, угольной пылью на лицах людей, которые были похожи на негров. Первой моей мыслью было не оставаться здесь. Но я был твёрд, усилием воли я остался. Более того, я испытывал большое чувство любопытства, мне очень хотелось узнать, как люди, подобно муравьям, работают под землёй в туннелях, в глубине под пластами земли. Мне была интересна любая новая работа. Три дня спустя у меня были готовы все документы для выхода на работу. В 8 часов утра я вошёл в маленькую контору, где моё имя было внесено в список шахтёров, мне дали бирку для получения лампы. Несколько шагов дальше - две женщины, покрытые угольной пылью, протянули мне лампу через прилавок. Вонючий запах от зажженных лап, висящих на своих местах, привел меня в шок. Через отверстие подъёмника я видел две клети, идущие вверх и вниз, в каждой могли поместиться 14 людей или одна лошадь.

 

Каждая шахта была только 300 метров в глубину, разделена на три промежуточных остановки, из которых в проложенных туннелях просматривалось всё таинственное подземелье. Вся эта толстая скала была испещрена туннелями в сотни метров глубиной и чрезвычайно длинными. Это навело меня на мысль о муравьях, живущих в гнилом дереве. Уголь в породе был в пластах от 1 до 8 метров толщины и от нескольких метров до многих километров длины. Угольные пласты залегают по-разному, некоторые легко добываются, другие очень трудно. Как только уголь извлечён, выработка должна быть заполнена породой.

В туннелях, где порода слабая, хрупкая, должны быть установлены деревянные сваи, там, где порода не крошащаяся, не рассыпается, можно обойтись без них. Иногда на глубине мы встречали пласты воды. В некоторых местах вода проходит через трещины, проникает в туннели, где сделаны протоки, отводящие воду в резервуары, а там насосы откачивают её на поверхность.

 

В деревне несколько колодцев шести или семи метров глубины, и, поскольку мы работаем под эти слоями воды, деревня испытывает недостаток воды, кроме тех мест, упомянутых в моём рассказе.

 

Туннели иногда идут вверх, иногда вниз, и машины, работающие на сжатом воздухе, соответственно, тянут или толкают вагонетки вдоль канатов. Там, где туннели пологие, используются лошади, но в очень узких местах работу выполняют ослы, так как они пролезают везде, как кошки. Нет электрического освещения, это было бы слишком опасно. Керосиновые лампы имеют сходство с бомбами, в них толстое стекло, и зажигаются они автоматически. Огонь - смертельная опасность.

 

Случается, что рудничный газ и пыль воспламеняются, и огонь со скоростью молнии распространяется во все туннели, убивая всех работающих там. Воздух проходит через шахты с лифтами. Тяга воздуха так велика, что самые большие туннели снабжены люками для уменьшения силы тяги. В туннелях с замкнутым пространством тяга не достаточная, и воздух часто невыносимый. Воздух, проходящий через любую щель, наполняет все туннели, даже самые глубокие, идёт по коридорам и поднимается к поверхности, где он проходит через строение с отверстием на крыше, что позволяет ему выйти и что делает возможным обновление воздуха в шахте.

 

В шахтах воздух сырой, и всё деревянное гниёт стремительно. Каждый день после работы мы принимаем душ и меняем одежду.

Я следую за Францем, с кем я работаю, и мы входим с 12 другими рабочими в лифт, который спускает нас вниз так быстро, как будто падаем или проваливаемся вниз. Покидая лифт, получаем номер спустившегося в шахту. Мы идём вдоль вытянувшихся коридоров, неся лампу, слабо освещающую наш путь, и картина перед моими глазами очень отличается от той, что я представлял себе прежде, до знакомства с шахтами. Мы идём по коридорам, иногда идём вверх, иногда вниз, проходя места узкие и опасные. Я наблюдал всё, внимательно и быстро. Была тишина смерти, темнота, едва освещённая лампами, с глухими звуками.

 

Через десять шагов невозможно определить, был ли это голос или стук. Единственный способ сигнализации - ударять по металлическим трубам, которые пропускают сжатый воздух, эти удары можно услышать на расстоянии 300 метров. В некоторых местах могла обвалиться порода, едва удерживаемая гнилыми опорами.

 

Когда мы достигли места нашей работы в одном из туннелей с замкнутым пространством, воздух оказался тяжёлым и едва пригодным для дыхания. Я начал возить камни на ослах и закладывать их в одну из узких щелей, спускавшихся вниз, где другие рабочие наполняли пустые пространства. Я проработал на этом месте полтора месяца, потом меня перевели в другое, где я работал вместе с французом. Здесь я чувствовал себя хорошо. Мы работали в одном из центральных туннелей и заменяли сгнившие опоры новыми. У нас было две лошади, чтобы двигать вагонетки. Мы с французом стали хорошими друзьями.

Работа была лёгкой, в воздухе не было недостатка. Работая 8 часов, я получал два франка в час. Как женатому, имеющему ребёнка мне доплачивали 1,20 франка в час и выдавали 200 килограммов угля в месяц. Я так освоился с работой в шахтах, что вместо трёх дней, как думал по приезду, я остался на 6 месяцев. Но мне хотелось воссоединиться с моей семьёй и оставить шахты, и в одно прекрасное воскресенье, 5 августа 1923 года, мы собрали наши вещи, попрощались с соседями, сели на поезд, который повёз нас через виноградники, болота, горы с удивительной скоростью. Мы прибыли в Chasse, в департамент Изер, где жили наши родители и другие члены нашей большой семьи. Родители разместили нас в своей большой квартире, где в нашем распоряжении было две комнаты. Два дня спустя я начал работать.

 

Доменные печи в Chasse (Изер) Завод (сталелитейный завод)

 

На этом заводе производился только чугун. Две доменные печи выпускали дым день и ночь. Эти печи имели особое покрытие из кирпичей, которые могли выдержать очень высокую температуру. В нижней части этих печей, где температура самая высокая, есть слой металла, охлаждаемый проточной водой. Верхние ряды кирпичей окольцованы толстыми стальными лентами. Горение в печи поддерживается сжатым воздухом. Толщина стены печи внизу один метр, наверху – тоньше. В основании два метра толщины. Работа на этом заводе грязная и трудная. Кажется, только под принуждением люди будут работать здесь, даже короткое время, но это правда почти о любой работе на заводе.

 

Работа продолжается без остановки, день и ночь, в три смены. Труд здесь безрадостный. Работать наверху печи, где двери открываются автоматически, чтобы принять загрузку руды, невозможно из-за газа, что выделяется, и только очень немногие люди могут выдержать это. Внизу, где принимается руда, работа выполняется в песке, и жар такой, что одежда и тела дымятся. Клубы голубого и белого дыма, выходящие из трещин, покрывают рабочих, изнурённых уже жаром и духотой. Затем мы разгружаем вагонетки с рудой - это красный сухой песок, спрессованный в кирпичи и затем высушенный, - загружаем её в печь. Во время разгрузки пыль поднимается такая, что не видно людей, выполняющих свою работу. Я наблюдал за окружающей обстановкой и этой работой и чувствовал, что в некоторых местах на этом заводе люди работают из-за преступлений, которые они совершили… Есть люди, привыкшие ко всему этому, и они проводят всю свою жизнь в этой отравленной среде.

 

Но для нас, после мизерных заработков на ферме, эта работа оказалась удобной, пока у нас было хорошее здоровье и мы были полны сил. Эта работа казалась приемлемой, так как мы думали о ней, как о временной.

 

В то же время все русские, обитавшие в Chasse, жили дружно и весело. Всего нас было около пятнадцати семей, прибывших сюда из разных регионов Франции. Мы состояли из двух групп, одна из Chasse, другая из Pont de Cheruy в департаменте Изер. Все мы были соседями в длинных каменных домах, у каждой семьи по две комнаты и огороду. Мало-помалу все разногласия, что возникли в Шанхае, сгладились. Во время праздников мы вместе готовили еду, ходили в гости из квартиры в квартиру. Здесь мы смогли восстановить русские традиции и обычаи. В воскресенье или когда у нас было свободное время, мы собирались вместе вспомнить семейные узы. Женщины виделись очень часто, так как они не работали на фабрике.

Мы не мечтали больше о России, оставленной год тому назад, и погода здесь казалась для нас мягче.

 

Однако мы мечтали уехать в Канаду, она очень интересовала нас. Мы пытались навести справки об этом в Марселе, затем в Париже, но без успеха. Эта мечта не сбылась.

 

19 апреля 1924 года мой отец и некоторые другие были уволены, потому что отказались работать на Пасху. Проведя Пасху с нами, мой отец переехал в Pont de Cheruy, в департаменте Изер, и стал работать на заводе, где производят электрические провода и резиновые предметы. Заработки там были очень низкие, завод был далеко от центра, далеко от магазинов. Там больше, чем в других местах, была заметна бедность рабочих: плохое питание, жалкое существование… Шесть месяцев спустя мой отец оставил этот завод и нашёл работу в Decines, на фабрике шёлка. Эта фабрика недавно была построена и начала выпускать продукцию. Там отцу понравилось больше, чем в Chasse и Pont de Cheruy.

 

Мы же продолжали работать в Chasse. 6 апреля 1925 года в 10 часов утра родился мой сын Поль. В нашей квартире мы разделили радость рождения сына с нашими друзьями и родственниками.

 

Время шло. Мало людей осталось в Chasse. Почти все уехали в Decines. Весной 1925 года я почувствовал боль в желудке. В июле того же года меня доставили в больницу, где я провёл 15 дней среди больных и умирающих; эта обстановка угнетала меня, я думал о своей жене и двух детях, оставленных на милость Бога. Я ушёл из больницы, не поправив своё здоровье, и продолжал работать; моё здоровье постоянно беспокоило меня. 2 сентября 1925 года я переехал в Decines.

 

Серебрянка

 

Деревня Серебрянка около 1920 года насчитывала 80 домов и 500 жителей. В то время несколько новых фамилий появилось в одной деревне. Как я рассказывал в начале моего дневника, три брата Гулевичи основали Рудню, и с самого начала две другие семьи присоединились к братьям Гулевичам: Шкуропатские и Смыковские. Я не знаю, были ли они женатые или холостые, когда присоединились к Гулевичам… Я думаю, так как их было мало, они были холостые. Возможно, они женились на дочерях Гулевичей. Эти две фамилии очень близки к роду Гулевичей, как и позднее фамилия Кацуба. Затем с 1907 по 1910 годы ещё несколько семей прибыло в Серебрянку. Их имена: Латичкевичи, Медельцовы, Хомичи, Дробичи, Лисаки. Как вы видите, наша родня очень многочисленная. У моего отца 5 братьев и одна сестра - Анна. В каждой из этих семей от семи до двенадцати человек. Дядю Франца убили, а его младший брат Василий женился на его вдове в 1921 году. Тётя Анна вышла замуж в 1918 за Максима Ботенка, заведующего Почтовым отделением в Серебрянке. Дядя Пётр и Василий живут в Серебрянке. Дядя Адам, как я сказал раньше, уехал в Харбин раньше и жил там. Позднее он последовал за нами в Шанхай и через несколько месяцев приехал во Францию, затем в Польшу, где его дети смогли увидеться с ним, приехав из Харбина в 1933 году.

 

4 апреля 1924 года он прибыл в Марсель и послал телеграмму в Chasse с просьбой, чтобы кто-нибудь из нас повидался с ним. Мой отец уехал в Марсель и 6 апреля вернулся с дядей и его семьёй в Chasse, так как путь из Марселя в Лион и Страсбург проходил через Chasse. Они пробыли здесь целый день, мы сопровождали их до Польши, где ему предстояло соединиться со своими детьми. Он прожил некоторое время в Варшаве, но скоро понял, что не стоит поселяться там - из-за отсутствия работы и жилья. Он взял своих детей и вернулся в Советскую Россию, в Минскую область, в деревню своей жены. Но там он пробыл недолго: мы утратили привычку оставаться на долгое время на одном месте из-за нашего кочевого образа жизни. Его жена жила в деревне, имела лошадь, корову и огород. Мой дядя умел делать многое, он был хороший мастер. Дети пошли в школу. Его сын Джозеф учился в гимназии, а затем в высшей технической школе. Старые родители, дедушка и бабушка, умерли в Серебрянке. Дедушка - в 1930, а бабушка в марте 1933.

 

Далее я расскажу о другой ветви семьи, о Смыковских, и о своих других дядях. Моя бабушка Мария и мать Смыковских, Агнесса, - сёстры Смыковские, жили в Рогачёвке. Их отец Джозеф умер в 55 лет, в 1906, в Рогачёвке. Семья состояла из братьев: Викентия, Петра, Адама, Франца, Ивана, Поля и сестёр: Марии, Барбары и Анны. Когда они уехали из Рудни, они провели несколько лет в разъездах и переездах. В первый раз, в 1900 году, они всё продали в Рудне (они были довольно состоятельные) и поехали на Амур. Но что-то побудило их вернуться назад. Они совершили второй переезд семь лет спустя. В Рогачёвке они быстро разбогатели.

 

В поисках большей удачи в 1911 году они захотели поехать в Бразилию, в страну, которую они знали по книгам, что были в обращении среди людей с целью привлечь их в эту райскую страну. Одна часть их семьи - Викентий и Поль, - а также две другие семьи Гулевичей оставили деревню, поехали во Владивосток и нашли друг друга в Австралии. Другая часть семьи, с четырьмя другими семьями, поехала на поезде через всю Россию, а затем на корабле в Бразилию. По приезду туда их охватил ужас: тропический, влажный климат, болезни, жара, леса, полные разными змеями… Они едва избежали смерти от желтухи и малярии. Австралийский климат очень жаркий, но сухой. Семьи, поехавшие туда, обосновались там. Более того, они хорошо зарабатывали себе на жизнь. Письмо было отправлено из Бразилии в Австралию с советом оставаться там, но было слишком поздно: Викентий и Поль уже были в пути в Бразилию. Другие остались в Австралии, но вернулись в Рогачёвку через три года. Те, кто остался в Бразилии, провели там один год, не имея возможности уехать из-за недостатка денег. Всё же они прибыли в Лондон и работали там на фабриках. Франц нашёл работу на корабле матросом и уехал в Соединённые Штаты. В 1912 году он написал в Рудню, рассказал о своей женитьбе и что он стал американским гражданином. Все другие вернулись в Рогачёвку. Пётр после женитьбы вернулся в Рудню. Через год началась война. Все вернулись из армии здоровыми, кроме Петра, он получил пулевое ранение в локоть, продолжал жить в Рудне. В 1922 году все решили ещё раз попытать счастья в дальних странах. Они поехали с нами, половина из них, мама и Анна остались в Харбине; Викентий, Иван и Поль прибыли во Францию 4 года спустя, в 1926 году.

 

Викентий один уехал из Decines в Америку к своему брату Францу. Он жил несколько лет у него, работал на фабрике, затем начал помышлять о Канаде, Америка ему не нравилась. Он поехал в Канаду к Кузьме Гулевичу. Канада не дала ему статус эмигранта, он прибыл по гостевой визе, но, когда он захотел привезти свою семью, его выслали. Тогда он поехал в Австралию к своему брату и вернулся опять во Францию к своей семье в 1929. Иван и Поль решили опять присоединиться к своему брату в Австралии. Они колебались в своём решении, но их страсть к переменам одержала верх. Они попрощались с Decines. Их мама умерла в Австралии в 1924 году.

 

Теперь другая ветвь - семья Теодора Шкуропатского: моя мама Прадекса и жена Теодора, тётя Джагна, двоюродные сёстры. Более того, моя сестра Агата вышла замуж за их сына Антона в 1930 году.

 

Что касается Кацубы, моя сестра Мария вышла замуж за Степана в 1918. Зять Кацуба и зять Джозеф поехали с нами. Дедушка и бабушка Кацубы остались в Серебрянке. Зять Кацуба жил во Франции до июня 1928. Его семья состояла из четырёх сыновей: Иван, Виктор, Максим и Станислав. В тот момент мы все мечтали о возвращении назад в Серебрянку. Но обстоятельства не дали нам возможности осуществить эту мечту. Родители Кацубы умоляли его вернуться назад в Россию, говоря о своей старости и о своём желании видеть младшего сына рядом с ними. Они написали, что жизнь стала лучше после нашего отъезда. Кацуба добился разрешения от Советского консульства в Париже и немедленно вернулся домой. 25 июня 1928 года он попрощался с семьёй моей сестры Марии Кацуба. Мы сказали ему: «До свидания!», не думая, что, возможно, никогда не увидим его. Мы все думали, что завтра, или очень скоро, мы все последуем за ним. Но Бог решил иначе.

 

Сегодня, когда я пишу эти строки, шесть лет прошло с того дня, и только сейчас мы понимаем, что это было «Прощай!» и разлука навсегда, возможно. Семья Александра Смыковского уехала вместе с ними. Они уехали через Марсель, Грецию, Стамбул и затем Новороссийск, чтобы вновь вернуться в Сибирь. В августе они прибыли в Серебрянку, но, к несчастью, они не смогли увидеть своего отца Максима, он умер за 5 месяцев до их приезда, в марте 1928 года. Никто во Франции не сообщил им об этом печальном известии, но всё равно они были счастливы вернуться домой. В течение двух лет они писали нам, чтобы ускорить наше возвращение. После этого жизнь изменилась к худшему. Их письма стали грустными, они покинули Серебрянку, переписка оборвалась, и теперь у нас нет известий от них, кто знает, где они?

 

Летом 1933 года видели их дом разрушенным и ещё 9 домов в центре Серебрянки.

 

Спорт и занятия в свободное время

 

Какие были наши развлечения в Рудне? Будучи молодыми, мы предпочитали танцы под аккордеон на общественных праздниках. Во время больших праздников мы приглашали музыкантов, одну или две скрипки и один барабан. Другие игры: на Рождество молодые люди делали звезду из разноцветной бумаги, ходили от дома к дому, пели гимн «Рождество Христово». Собирали деньги и тратили их во время праздника. После этого на первый день Нового года делали чучело козла, прикрепляли его ремнями к туловищу, лицо сидящего на козле скрыто лентами всех цветов, чтобы его трудно было узнать. Подносили козла, держа вожжи в руках. Это делали, чтобы собирать деньги. Большой праздник происходит и на следующий день после Пасхи, с поздней ночи до самого утра. Молодые люди идут под окнами домов и поют: «Добрые люди, Христос родился, сын Божий». В этой песне упоминалось имя хозяина дома, как ему предстоит сеять пшеницу и так далее.

 

Если в доме есть девушка или юноша, мы пели другую песню, мы называли имена молодых людей, когда пели для девушки, и имена девушек, когда пели для юноши. Если упомянутый молодой человек не нравился девушке, она не давала деньги. Таким же образом собирали пасхальные яйца, деньги для праздника…

 

Также играли на улицах, площадках в разные игры, катали яйца, тот, чьё яйцо останется целым, забирает битые. Играли в игры с мячами. Например: делились на две команды, одна группа располагалась на так называемом «поле». Другая команда бегала от одной черты до другой на расстояние, условленное заранее. В каждой группе был главный, мы его называли «маткой». Матка группы, расположенной на поле, подбрасывает мяч, другой бьёт по мячу палкой так, чтобы послать его на двести-триста метров. В этот момент группа, которая бегает, должна добежать до черты на поле и вернуться. Группа на поле старается поймать мяч, бросить его и поразить кого-нибудь из бегающих игроков. Если они добьются успеха, а другая проиграет, они меняются местами.

В Серебрянке на Амуре постепенно мы забывали эти игры, и позднее они исчезли совершенно, а другие не были изобретены.

Неженатые молодые развлекались только по вечерам и по воскресеньям песнями и танцами.

 

Что мы оставили после себя в Серебрянке? Хозяйство с очень хорошими постройками. Составлен список всего имущества, который мы всегда храним. Два очень хороших дома, в каждом по 4 комнаты, все комнаты в очень хорошем состоянии. Чистые, с отличными печками, с большими окнами, красивыми верандами, погребами. За двором конюшня, колодец, кузница, коровник, все виды инвентаря, такие, как сани, бочки, строительный лес и другие предметы. Многие вещи мы раздали, и, если бы мы знали в то время, что никогда не вернёмся, мы бы отдали всё нашим родственникам.

 

Мы оставили 4 пуда пшеницы нашему дяде Петру. Всё оставалось на имя дядей Петра и Кузьмы. Больница всё ещё была в нашем доме, когда мы уезжали. Через два года Кондрат уехал из Серебрянки, и другой лекарь сменил его. Три года наши родственники пользовались нашим имуществом, но затем у них отобрали всё, и это стало общим, принадлежащим государству.

 

Сейчас мы вернёмся в Decines на фабрику искусственного шёлка. Для производства шёлка используется бумага и все виды кислот, привозимые с других фабрик. Это особая бумага, белая, толстая, похожая на хлопок. Её производят в Канаде и Норвегии.

 

103 килограмма бумаги помещают под пресс, куда добавляют немного каустической соды, затем сода выливается, а бумага прессуется. Бумага становится влажной, и её вес увеличивается до 310 килограммов. После этого масса размельчается и становится пушистой. Затем её сушат в течение 5 дней при температуре 28 градусов. Потом бумагу направляют в ёмкости, похожие на бочки, которые вращаются вокруг двух горизонтальных валов. Теперь в бумагу вливают 22 литра сульфида, и эта масса смешивается от двух до трёх часов. Очень важно, чтобы температура не превышала 17-18 градусов. Затем это вещество идёт вниз на другой этаж, в смеситель - это контейнер, что движется вертикально, он перемешивает эту жидкость в течение трёх часов. Теперь добавляют к ней 630 литров воды и 180 литров соды. Другими словами, всё это вещество, 1000 килограммов, состоит из 103 кг бумаги, 22 – сульфида, 180 – соды, 630 – воды. Теперь это вещество называется вискозой, оно фильтруется под давлением сжатого воздуха. Эта вискоза должна выдерживаться пять дней – 120 часов, и затем она поступает в прядильную машину и выходит из неё в виде нити искусственного шёлка.

 

Нити шёлка вытягиваются специальной машиной. Вискоза выталкивается сжатым воздухом из контейнера. Она подаётся вращающей машиной через маленькие стеклянные трубочки, в которых чрезвычайно маленькие отверстия, невидимые для глаз, и через которые вискоза вытягивается в смеси соды и магния, подогревается, что закрепляет нити. Нити поступают на бобины. Толщина нитей зависит от размера отверстий в стеклянных трубочках.

После этого нити моют, чтобы избавить от кислот, и затем просушивают.

 

Затем нить подаётся в машину, где работают только женщины. В итоге женщины сортируют нити и упаковывают их. Вся эта работа очень вредна для здоровья: газ, кислоты вызывают ожоги.

Кислоты, применяемые для производства вискозы:

Каустическая сода, сульфид, сульфат соды.

Для укрепления:

Сода ( с магнием), сульфат соды, сернистая кислота.

Для очистки:

Сульфид соды, хлористо-водородная кислота, отбеливающее средство, мыло, карбонат натрия.

 

Decines

 

Когда наши первые семьи прибыли в Decines, в 1924, там, где сейчас центр города, улица Jean Jaures, росли пшеница, картофель и были другие поля. Через пять лет фабрика была расширена. Много домов было построено, также магазины и рестораны. Появилось несколько новых улиц, выходящих из Jean Jaures. Из-за этого нового современного и дорогого окружения старый Decines кажется крохотным и затерявшимся.

 

Близость Лиона также сказалась на росте этого города, в котором располагаются базары, но больше всего именно фабрика искусственного шёлка вызвала рост и бум. Более трёх тысяч людей работали на этой фабрике, основанной компанией из Лиона. Строительство фабрики началось в 1923 году, и уже в 1924 были созданы 2 или 3 современные машины для производства ткани. В 1925, когда фабрика была построена наполовину, на ней производили 6 тысяч килограммов шёлка в день. Где раньше росли пшеница и картофель, теперь растёт шёлк. Фабрика расположена справа от улицы Jean Jaures; налево – шёлковое поместье: дома рабочих, а за ними большой канал, центр и старая часть города, посередине которой школа. С обеих сторон: два здания с четырьмя этажами, как часовые над школой, а позади школы большая круглая площадь, от которой начинаются улицы и заканчиваются все на одной улице, что образует полукруг вокруг старого города. Вдоль этих улиц прекрасные дома разной архитектуры. Некоторые нижние этажи окрашены в жёлтый или красные цвета, а второй этаж белый, растут клёны и акации. Вместо грустных полей теперь здесь дома с очень красивыми садами, полными цветов, огородами с овощами и зеленью.

 

Мы живём в этом новом районе с недавнего времени. Десять лет нашей неустроенной жизни здесь закончились. Некоторые семьи покинули нас и вернулись в Россию или Австралию. Другие семьи выбрали эту местность, где они смогли купить участок земли и построить дом из нескольких комнат.

Среди них Василий Гулевич и Василий Гулевич (Моников).

 

Некоторые из молодого поколения семей Гулевичей женились на итальянках, француженках или польках.

 

Во время этого периода жизни в Decines у нас были и радость, и горе. Русская привычка собираться всем вместе на праздники мало-помалу исчезла. Мы столкнулись с одиночеством и привыкли к этому. К сожалению, какое-то чувство неприязни или просто недоверия появилось в нашей общине. Иные ушли от нас в другой мир. Я могу сообщить вам печальное известие о смерти Шкуропатского, который в 1927 году в 2 часа дня, в 36 лет, бросился в канал, после того как нанёс серьёзные раны своей жене Алёне. Он сошёл с ума и не контролировал свои действия. Его тело было найдено только через 9 дней, доставлено в Лион и похоронено его родителями. К счастью, его жена Алёна поправилась от ран, иначе пятеро детей остались бы сиротами.

 

Также смерть моего брата. Это было страшное горе - похоронить сына и брата Поля, который умер 16 октября 1932 года, в 14 лет. Он прожил около десяти лет в Decines и в свои 14 казался взрослым. Он закончил начальную школу в 1932, получил замечательный подарок от своего учителя и от директора фабрики. Его диплом был большой радостью для его родителей и для его учителей. После летних каникул в сентябре он начал учиться в Профессиональной школе в Лионе, как порекомендовали ему его учитель и директор школы. Проучился он там всего полтора месяца. За два дня до своей смерти он не пошёл в школу, потому что его щека сильно распухла, а над губой появился маленький прыщик. Никто не мог знать, что маленький прыщик нёс смертельную угрозу. Он не чувствовал никакой боли и не пошёл к врачу. На следующий день его верхняя губа так распухла, что в субботу утром врач отправил его в больницу в Лион.

 

В понедельник в больничной палате мой брат сжал мою руку - это был прощальный жест.

 

Мы же все были спокойны, никому в голову не приходила мысль о его возможной смерти. В воскресенье утром пришла телеграмма из больницы, информирующая нас о серьёзности его болезни, она очень встревожила нас.

 

Я вошёл в больничную палату, где мой брат лежал с очень высокой температурой (41,5 С). На мой зов: «Паша, Паша», он полуоткрыл глаза и снова закрыл их. А в 3 часа дня перед своими родителями и сёстрами он тихо скончался. Так его жизнь, с такой жаждой учиться, выбрать интересное ремесло, чтобы стать полноправным взрослым членом семьи, оказалась такой короткой. Этот умный молодой человек, подающий надежды, особенно в последние месяцы своей жизни, угас за пять дней. Так солнечный луч в августе исчезает за облаками.

 

О, мой брат, забыв земную жизнь, от нас ушёл.

Бог забрать твою душу предпочёл.

Так быстро нас оставил, словно улетел.

Как будто никогда быть с нами ты не смел.

Нам не успел сказать «прощай»,

Исчез навеки в дальний край,

Навеки обретя покой,

Расставшись с собственной мечтой.

14 всего ты прожил лет,

Не зная горестей и бед.

Мы не скрывали слёз потоки,

Гроб предавая одинокий

Земле холодной и сырой.

Не весь прошёл ты путь мужской.

Спокойно спи. Запомним образ твой.

 

Мы привезли гроб из Лиона для погребения в Decines 18 октября 1932 года на красивое городское кладбище. Он провёл почти всё свое детство в этом городе, где был любим. Он приобрёл много друзей, а теперь спит спокойно под кованным железным крестом с серебристой табличкой и с венками цветов. Мы долгие годы жили в скорби по Полю, но жизнь продолжается, и живым - жить.

 

Поль ушёл в спокойный и благополучный период жизни нашей семьи. Родители быстро состарились, особенно мой отец, из-за вредной работы. Когда он прибыл во Францию, в 50 лет, он был в форме, чувствовал себя сильным и энергичным, но 10 лет работы, от девяти до десяти часов в день, ослабили его силу и здоровье. Он быстро угасал, терял вес, стал немощным за эти последние годы… И всё же жизнь моих маленьких сестёр и брата – тех, кто ещё не самостоятелен, – может быть счастливой, когда о них заботятся родители. И родители также довольны, ведя спокойную, тихую жизнь среди своих детей, ещё не образовавших свои семьи. Но мало-помалу, когда дети обретают свои семьи, радость, счастье родителей или возрастают, или покидают их, и печаль заменяет их. Родители больше переживают за успехи или неудачи своих детей.

 

Так часто происходит, что родители, заслуженно или незаслуженно, отбрасывают ответственность за влияние семейных разногласий на детей, и случается, что любовь слишком велика к одному из детей, становится сильнее, чем благоразумие, – и родители даже не подозревают, что вес этой ответственности ложится на них одних.

 

Позднее, да и всю нашу жизнь, наш образ жизни зависит от таинственного и неотвратимого рока. Эти десять лет удивительной жизни летят стремительно, и связаны они с фабрикой шёлка. Время кажется долгим, но пролетело оно, как молния, и мы даже не заметили, как оно скоротечно… Хотя работали мы в трудных условиях, в знойных цехах. И эта жизнь, работа в окружающей среде, полной газа, кислот, пыли и шума станков, угнетала меня больше и больше.

Эта фабричная жизнь, такая заурядная и монотонная, что имеет сходство с тиканьем часов, где дни похожи один на другой... И в ней я словно дребезжащая машина, что работает, пока её механизм не износится... Утренний гудок зовёт, вечерний гудок заставляет закрываться тяжёлые ворота, цеха поглощают рабочих.

 

Станки включены и вибрируют, подвижные части станков приведены в движение, и люди включены в работу с привычными, размеренными движениями, в такт машинам. Эти люди всегда берут один и тот же предмет, всегда с одного и того же места, затем опять кладут его на прежнее место, немного наклоняясь… выпрямляясь - всегда одно и то же движение, как машина, выполняющая привычные движения, сегодня, завтра, годы, десятки лет…

Гудок, обед, опять гудок зовёт вернуться в цех, та же дорога на работу, та же работа. Зимой, летом, всегда одинаковая! Одни и те же движения выматывают и пагубны для здоровья.

 

На этой фабрике только у 10 % рабочих деятельность не вредна для здоровья и, можно сказать, интересна, и они любят свою работу и не хотят оставить её. За эти годы я поработал во всех цехах, и мне знакомы все виды работ. Ныне я выполняю работы по настройке станков, где прядут шёлк, это работа женщин. Грохот станков, пыль, отравляющая воздух, а летом невыносимая жара от моторов делают наше пребывание здесь очень трудным.

Первые три года, пока фабрика ещё строилась, эти женщины зарабатывали себе на достойную жизнь, но восемь лет спустя их заработки значительно снизились, и теперь они ничтожные, в то время как дисциплина стала намного строже.

 

В Decines я познал печальные и горькие годы, болезнь, мучение, но также приятные, счастливые моменты. Вначале мы жили вместе с родителями в одной квартире, но затем переехали в нашу собственную квартиру. Все эти годы, прожитые в среде, отравленной химическими продуктами, ослабили моё здоровье. И о чём я жалею больше всего, что не заметил в себе признаки того таланта, каким хотел бы обладать с самого детства.

 

Нет, я не жалуюсь, и я продолжаю работать в этих цехах, где пыль жжёт глаза. Гана работает восемь лет в сортировочном цеху, а время летит… И мы не думаем больше о возможности изменить что-нибудь в нашей судьбе, и кажется, что только особые события могли бы заставить нас сделать новый выбор.

Что будет с нами в дальнейшем? Возникает вопрос: возможно ли, что так далеко, под небом Франции, среди таких же католических крестов, мы будем погребены навсегда на кладбищах этой страны?

 

Мы познали жизнь кочевников и продолжаем жить, словно всё это временно. Все наши вещи в коробках, фотографии не в рамочках, и мы продолжаем думать, что в тот или иной день мы снова отправимся в путь.

 

Но мы мечтаем, что однажды приведём всё в порядок, распакуем все коробки и займёмся благоустройством своего дома, что будем строиться, и, наконец, скажем: мы никуда больше не двинемся с этого места! Но годы проходят, а мы не делаем этого, мы не можем решиться. Трудно отказаться от всего, что заработали с таким трудом, от мест своего детства, но ещё труднее найти место, где в конечном итоге мы хотели бы остаться.

 

Не думать об этом больше! Именно Бог указал нам путь, это лучше, чем мы смогли бы сделать сами, и у нас появляется чувство, что во Франции, где жизнь спокойная и мирная, мы можем поселиться окончательно.

 

Мрачные тучи собираются над миром.

 

Мир бурлит, как вулкан перед извержением, и ужасные силы собираются на земле, становятся всё более заметными, вызывая время от времени небольшие сотрясения. Ещё немного газа - и они с большой мощью вырвутся на поверхность, разрушая и сметая всё на своём пути. В настоящее время газеты полны предсказаний, более и более зловещих и обнажающих угрозы войны разрушительной силы: бактериологическое оружие и технические средства и т.д.

Молния, благодаря Богу, ещё не поразила нас, так давайте постараемся быть счастливыми и собирать плоды спокойной и счастливой жизни.

Я заканчиваю так первую часть семейной летописи. Я снова благодарю Бога, который защитил меня и дал мне достаточно силы и памяти для записи этих простых и бедных слов в моём дневнике, где много ошибок.

Иван Гулевич.

Май 1934 г.

 

1979 год

 

После долгого перерыва и по происшествии важных событий я обратился к этому дневнику, разочарованный, что не смог сделать это раньше. Я вернусь исключительно к странице дневника, где я задал вопрос: возможно ли, что так далеко, под небом Франции... мы будем погребены навсегда на кладбищах этой страны?

 

Двадцать лет спустя я отвечаю на этот вопрос: мы знаем теперь то будущее, что стало нашим прошлым: на кладбище Decines они похоронены на века и века. Мы знаем, где заканчивается наш путь на земле. Мы знаем, они здесь: наши родители, мой брат, моя сестра и моя жена, и мы знаем точное место их погребения. Мой отец умер 9 августа 1955 года в возрасте 83 лет. Моя мать умерла 15 августа 1959, ей было 82. Моя сестра Люся умерла 12 ноября 1953 года после продолжительной болезни, ей было 45. Моя жена умерла 5 марта 1974 года в возрасте 72. Жизнь моих родителей была трудная. Они переезжали на новое место три раза, из Белоруссии в РуднЮ, на Дальний Восток в деревню Серебрянка, и, наконец, очень долгий путь во Францию, где они работали очень много, но прожили спокойно, в мире и безопасности, не боясь за свою жизнь. Материальная сторона их жизни была не слишком трудной. Что действительно было трудным, так это быть отрезанным от своей страны и родного языка. Но мы не чувствуем сожаления, мы не знаем, что бы случилось с нами в нашей стране. После трудной и мучительной жизни наши родители были счастливы закончить свои дни среди своих детей, уйти навечно, уснув спокойно, зная, что они будут похоронены на кладбище в Decines.

 

Я должен сказать, что у нашего поколения очень странная судьба. Как я сказал в начале моего дневника, мы определённо происходим из Польши, но мы чувствовали себя очень русскими, мы забыли о своих связях с нашими предками, живущими в Польше. А затем обстоятельства подтолкнули нас к выбору другой дороги, в страну, более незнакомую нам, Францию, латинскую страну, отличную от славян.

 

Мои родители - первопроходцы этой дороги, приведшей нас во Францию.

Кто бы мог подумать, что эта судьба, эта неизбежная судьба и обстоятельства, толкнут нас выбрать эту страну и, возможно, навсегда? Теперь, когда я пишу эти строки, Франция стала нашей дорогой второй Родиной. Наши корни проросли глубоко в этой стране. Мы часть её истории и часть её жизни. Но мы сожалеем, что, скорее всего, не возникнут такие условия, которые подтолкнули бы будущие поколения двинуться в обратном направлении, к России, так как у них больше, чем у нас, смешанных браков.

 

Другой язык, опыт общения с другими людьми - всё это отдаляет нас больше и больше от нашего прошлого, и исчезает желание вернуться, но наши дети не могут представить себе всю горечь ностальгии, охватившей нас, особенно когда мы не знали языка. Наши дети начали говорить на французском сразу, не зная ничего о прошлом, вот почему они никогда не узнают всю нашу боль, мучившую нас от разлуки с Родиной.

 

Прислал Кристиан Гулевич. Франция.